Перехожу на прием
Шрифт:
— О господи, — произнес Старик. — Тяжелая рука.
— У меня тоже, — сказал Уильям.
Юнец промолчал.
Вернувшись к ним, Розетт сказала:
— Пошли, мальчики. Небольшие неприятности, только и всего.
Дойдя до конца коридора, они вошли вслед за ней в последнюю дверь слева. Это и была контора — комната средних размеров с двумя красными плюшевыми диванами, двумя или тремя красными плюшевыми креслами и толстым красным ковром на полу. В одном углу стоял небольшой письменный стол, за который Розетт и села лицом к двери.
— Присаживайтесь, мальчики, — сказала
Старик сел в кресло, Юнец и Уильям — на диван.
— Итак, — сказала она. — Перейдем к делу.
В ее голосе появились резкие, нетерпеливые нотки.
Старик подался вперед. Его короткие рыжие волосы выглядели нелепо на фоне ярко-красного плюша.
— Мадам Розетт, — сказал он, — для нас огромное удовольствие познакомиться с вами. Мы так много о вас слышали.
Юнец бросил взгляд на Старика. Тот снова стал вежливым. Розетт тоже смотрела на него, при этом в ее маленьких черных глазках было подозрение.
— Поверьте мне, — продолжал Старик, — мы действительно уже довольно давно с нетерпением ждали этой встречи.
Его голос звучал так приятно и он был так вежлив, что Розетт приняла его поведение за чистую монету.
— Рада слышать это, мальчики, — сказала она. — Вы всегда можете хорошо провести здесь время. Я об этом позабочусь. А теперь к делу.
Уильям не мог больше ждать.
— Старик говорит, что вы великая женщина, — медленно произнес он.
— Спасибо, мальчики.
— И еще Старик говорит, что вы грязная старая сирийская еврейка, — сказал Юнец.
— Старик говорит, что вы паршивая старая сука, — быстро добавил Уильям.
— А я знаю, что говорю, — сказал Старик.
Розетт вскочила с места.
— Это еще что такое? — заорала она.
Теперь лицо ее было не цвета грязи, а цвета красной глины. Мужчины не двигались. Они не улыбались и не смеялись, а сидели спокойно, немного подавшись вперед, и смотрели на нее.
Розетт уже имела раньше неприятности, много неприятностей, и знала, как справиться с ними. Но на этот раз случилось нечто новое. Похоже, они не были пьяны, речь не шла о деньгах или о какой-нибудь из ее девушек. Речь шла о ней самой, а ей это не нравилось.
— Убирайтесь вон, — закричала она. — Убирайтесь, если не хотите скандала.
Но они не двигались с места.
Она выждала какое-то время, потом выскочила из-за стола и направилась к двери. Но Старик опередил ее, и, когда она набросилась на него, Юнец и Уильям схватили ее сзади за руки.
— Запрем ее, — сказал Старик. — И уходим.
Она совсем раскричалась, а слова, которые при этом употребляла, невозможно передать, потому что это были ужасные слова. Они выплескивались из ее маленького рыбьего рта одним длинным непрерывным пронзительным криком, а вместе с ними вылетала слюна, которую она обращала в плевки. Юнец и Уильям подтолкнули ее к одному из больших кресел. Она сопротивлялась и кричала, как большая жирная свинья, которую волокут на бойню. Подведя к креслу, они резко подтолкнули ее, и она упала на него спиной. Юнец подскочил к столу, быстро нагнулся и выдернул телефонный шнур. Старик открыл дверь, и все трое выскочили в коридор, прежде чем Розетт успела подняться.
— О господи! — воскликнул Старик. — Ну и женщина!
— Совсем бесится, — сказал Уильям. — Вы только послушайте.
Они прислушались. Женщина сначала кричала, потом стала колотить в дверь, не переставая при этом вопить совсем не женским голосом. Это был голос разъяренного быка, способного издавать членораздельные звуки.
— Теперь быстро к девушкам, — сказал Старик. — Следуйте за мной. Настройтесь на серьезный лад. На самый серьезный.
Он побежал по коридору к гардеробной, Юнец и Уильям устремились следом за ним. Перед дверью он остановился, остановились и двое других. Слышно было, как Розетт вопит в конторе.
— Ничего не говорите, — сказал Старик. — И будьте серьезны.
И он открыл дверь и вошел в комнату.
Там было около дюжины девушек. Они все уставились на него. Их разговоры прервались на полуслове. Все глаза были прикованы к Старику, стоявшему в дверях. Щелкнув каблуками, он сказал:
— Военная полиция. Les Gendarmes Militaires.
Он произнес это строгим голосом, с самым серьезным выражением лица, стоя в дверях по стойке «смирно». Фуражку он не снял. Юнец и Уильям находились за его спиной.
— Военная полиция, — повторил он.
Он достал свое удостоверение и, держа его двумя пальцами, показал девушкам. Те не двигались и ничего не говорили, замерев в позах, в которых их застали летчики. Настоящая живая картина. Одна из них натягивала чулок, да так и застыла: сама сидит на стуле, вытянув ногу, чулок надет до колена, руки держат чулок. Другая причесывалась перед зеркалом, а обернувшись, так и замерла с поднятыми руками. Третья красила губы; она подняла глаза на Старика, а помаду по-прежнему держала у рта. Несколько девушек просто сидели на некрашеных деревянных стульях и ничем не были заняты. Они повернули головы в сторону двери, но продолжали сидеть. По большей части они были в блестящих вечерних платьях; одна или две оставались полуодетыми, но на большинстве были все-таки зеленые, голубые, красные или золотые блестящие платья. Обернувшись в сторону Старика, они так и застыли — словом, живая картина.
Старик помолчал. Потом сказал:
— Должен заявить от имени властей — мы сожалеем, что вынуждены вас потревожить. Примите мои извинения, барышни. Однако вам надлежит пойти со мной для регистрации и всего такого прочего. После этого вы сможете уйти. Это простая формальность. А теперь прошу вас следовать за мной. С мадам я переговорил.
Старик умолк, но девушки по-прежнему не двигались.
— Прошу вас, — сказал Старик, — одевайтесь. Мы люди военные.
Он отступил на шаг и открыл дверь. Неожиданно картина ожила, девушки поднялись со своих мест. Некоторые выражали недоумение, другие что-то бормотали, а две или три направились к двери. За ними последовали остальные. Те, кто не успел одеться до прихода летчиков, быстро надели платья, пригладили волосы руками и также пошли к дверям. Пальто ни у кого из них не было.