Перекрестки судеб. Стася и Тим
Шрифт:
— Наши родители дружили со школы: твои, мои и Игната, — слова сами рвутся с языка. Вместе с ним рушится та чертова стена, которая нихрена не помогала, хотя казалась спасением. А стала клеткой, в которой он запер себя, мучась кошмарами, живущий местью. — Учились в параллельных классах, но почему-то дружили крепко. Были самой крутой бандой на районе. После школы разошлись по разным институтам, но все равно остались друзьями. Они даже свадьбы сыграли в один день, — он вспоминает рассказы матери об их сумасшедшем дне свадьбы. Вспоминает ее теплые глаза, сияющие счастьем, и нежные руки. Совсем как у Русалки. Еще один судорожный вдох и рваный выдох прежде, чем продолжить. — Помимо
Русалка вздрагивает и вмиг словно каменеет. Ищет его взгляд, а когда находит – в ее янтаре плещется его многолетняя тьма.
Говорить правду сразу становится страшно. За нее страшно. Что не выдержит. Не поверит. Но и молчать Тимур не мог. Ему нужно ее доверие. Как воздух, которым он дышит. Он ею дышит и хочет ее всю. Как никого и никогда не хотел. Даже Белку.
— Мне тринадцать было, — продолжает Тимур, осторожно притягивая Русалку еще чуточку ближе. Она двигается послушно, как марионетка, но его ладоней не выпускает. Держит так крепко, что ему почти больно. И это колючее ощущение ее ноготков на своей давно умершей коже, странное и почти фантастическое, что Тимур несколько мгновений смотрит на ее пальчики, убеждаясь, что они действительно там, впиваются в ладони. — В ту ночь я у Игната ночевал, — выдыхает со свистом, а у самого разряды тока по рукам, как маленькие молнии. От ее прикосновений. От ощущения ее так близко, что дышать почти невозможно. Но он все-таки делает рваный вдох, как жалкий астматик, и легкие тут же тонут в ее запахе, сладком, сочном. — День рождения праздновали, — усмехается, неуловимым движением тянет Русалку на себя. Она снова послушно переступает ногами. Еще ближе. Еще полшага и он ощутит ее всю кожей, оголенной, как высоковольтные провода. — Пожар увидели слишком поздно. Когда приехали пожарные, дом пылал вовсю. И все двери…все окна были… — голос все-таки его подводит и боль раскаленным ошейником сдавливает горло. Русалка качает головой и делает последние полшажка сама, но не отпускает ладони, только теперь и не впивается в них ногтями, а медленно поглаживает, вкруговую. И волны тепла и нежности разгоняют молнии, но еще туже затягивают обруч на горле.
— Тебе больно, — вдруг произносит она. И ее голос…такой мягкий и сочный, как ее запах, ласкает слух, раздирая к чертям нарастающую боль. — Не нужно. Я… — закусывает губу на мгновение, сомневаясь в том, что хочет сказать. — Я не хочу, чтобы тебе было больно.
— Мне не больно, Русалка, — и только когда произносит, понимает, что это чистая правда. Ему и правда не больно вспоминать, когда она так близко. Когда можно потереться носом о ее бархатную щеку и с силой подавить рык. Чтобы не напугать. Чтобы не оттолкнуть. И хоть Тимур прекрасно отдает себе отчет, что этой ночью он ее не тронет, хотеть ее это не мешает. Так сильно, что скоро кроме похоти не останется ничего.
— И мне нужно тебе рассказать.
— Ладно, — соглашается она тихо, прижимаясь щекой к его щеке. Но он молчит, замерев, закрыв глаза, наслаждаясь ее близостью. Для него это в новинку. Просто сидеть рядом с женщиной, от одного запаха которой пухнут яйца, и нежничать, не требуя ничего, не распуская руки. Просто сидеть и сходить с ума от ее тихого дыхания. Но у Русалки похоже другие планы.
— Тим, — и в ее шепоте – отголоски тревоги. Тимур, не отрываясь от ее кожи, медленно находит ее взгляд, упирается лбом в ее лоб. — Скажи, твои руки…они…там, да?
Сердце пропускает удар, чтобы на выдохе врезаться в грудь с такой силой, что заноет сломанное еще в детстве ребро.
— Все окна были заколочены, — голос сипнет, потому что она вдруг обнимает свое лицо его руками и зажмуривается от удовольствия. Он точно знает, чувствует. И сдерживать данное самому себе обещание все труднее. И глаза нещадно жжет. — Я пытался отодрать их…спасти…она так громко кричала…а я…я не мог ее вытащить…не мог помочь…
— Мама? — одними губами.
Тимур качает головой, большими пальцами оглаживая ее скулы. Сходя с ума от ощущения ее мягкой кожи под огрубевшими пальцами.
— Сестра. Ей было всего пять, — улыбается, вспоминая как всегда смешно злилась Юлька: сводила бровки, упирала в бока сжатые кулачки и перла на него маленьким танком. Тимур хватал ее в охапку и щекотал. Она брыкалась, пищала, а Тимур хохотал до слез. Пока не прибегала мама и не разнимала их.
От мысли об этом колет пальцы. Он отрывает ладони от лица Русалки, с остервенением чешет изуродованные шрамами ладони. Перед глазами вдруг плывет и вспыхивает пламя. А Тимур все трет руки, как будто огонь настоящий.
— Тим… — она снова перехватывает его запястья. — Я здесь, Тим, здесь. Слышишь, меня? Это я, твоя Русалка.
Он слышит, но огонь…он ревет и сжирает плоть. Вдох и вот его языки лижут светлую кожу…такую нежную, мягкую. Ее кожу.
— Тим…
А он следит за пламенем и понимает, что снова проиграл. Ему не спасти ее. Не спасти…Губы опаляет горячее дыхание и вкус ягод вышибает в реальность. К Стасе, осторожно целующей его. Он вздыхает и упирается затылком в стену, хотя, видит Бог, оторваться от ее вкусных губ стоит ему последних сил.
— Ты вернулся, — кивает она с облегчением.
— Прости, — его ладони снова обнимают ее растревоженное лицо, — я снова тебя напугал.
— Ничего страшного, Тим, — улыбается с хитринкой. И Тимуру нравится эта ее улыбка. Живая, искренняя. Он бы любовался ею вечность. — Я же твоя жена, верно?
— Верно, — кивает, не понимая, к чему она клонит.
— Тогда между нами не должно быть секретов, — а вот тут она напрягается и Тимур вместе с ней. — И тебе придется с этим мириться, потому что я не дам тебе развод, Тимур Крутов, ни за что.
Если утром у Тимура еще оставались сомнения, то сейчас знает точно – он окончательно и бесповоротно влюблен в собственную жену.
Глава 11 Стася.
Я знаю совершенно точно, что дело не в алкоголе. Да и не так много я выпила – помню наставления Туманова о вреде пьянства моему сердцу. С последним вообще какая-то фигня, которую окрестили гиперкалиемией и которая непонятно откуда взялась. Туманов лишь развел руками, пускаясь в пространственные объяснения, нашпигованные терминологией, в которой я, конечно же, ничего не понимаю. А он и не трудился растолковать. Лишь сказал, что обнаружили ее вовремя и теперь главное придерживаться его рекомендаций и все будет в порядке.
А я уже коньяком таблетки запиваю. Да уж, такими темпами сердце мое отдаст концы раньше меня. Но не сегодня и точно не от алкоголя. Потому что оно стучит в груди как оголтелое совсем по другой причине. И она меня пугает. Как и рассказ Тимура. Да, ему есть за что мстить моему отцу. Если, конечно, все что он рассказал – правда. И хоть я готова ему поверить, какая-то часть меня идет на попятную, анализирует, ищет доказательства. И я знаю одно: здесь я их не найду. Но и возвращаться в дом Тимура – не собираюсь. Или…