Перекрестки сумерек
Шрифт:
– Это даже неплохо, что ты вернулся ко мне, – продолжала Элза. Очень жаль, что айильские дикари до сих пор держат у себя Феру, хотя, прежде чем ей можно было бы доверять, Элзе пришлось бы допросить Белую, с какой стати ей понадобилось приносить клятву. До путешествия в Кайриэн она не знала, что у нее есть что-то общее с Ферой. Очень, очень жаль, что никого из ее «сердца» не было с ней, что в Кайриэн ее послали в одиночку; но она не задавала вопросов относительно получаемых ею распоряжений, точно так же как Феарил не спрашивал о распоряжениях, получаемых от нее. – Думаю, кое-кому вскоре придется умереть. – Как только она решит, кому именно. Феарил склонил голову, и волна удовольствия докатилась до нее по узам. Он любил убивать. – А пока что ты убьешь любого, кто будет угрожать Возрожденному Дракону. Любого. – Это наконец стало окончательно ясно для нее, пока сама она находилась в плену у дикарей. Возрожденный Дракон должен дожить до Последней Битвы, иначе как Великий
Глава 25. Когда носить алмазы
Перрин нетерпеливо расхаживал взад и вперед по расшитым цветами коврам на полу палатки, неловко поводя плечами в темно-зеленой шелковой куртке, которую он редко надевал с тех пор, как Фэйли заказала ее для него. Она говорила, что изысканная серебряная вышивка хорошо смотрится на его плечах, но широкий кожаный пояс, к которому сбоку был привешен топор, оба совершенно незамысловатые, лишь подчеркивали то, что он был глупцом, старающимся выставить себя кем-то большим, чем он есть. Время от времени Перрин поддергивал перчатки или сердито косился на подбитый мехом плащ, лежащий на спинке кресла и ждущий, чтобы он его надел. Шагая, он дважды вытаскивал из рукава листок бумаги и разворачивал его, чтобы изучить набросанную на нем карту Малдена. Малден был городом, в котором держали Фэйли.
Джондин, Гет и Хью нашли беженцев из Малдена, но единственной пользой, которую им удалось извлечь, была эта карта, и заставить кого-либо из них задержаться на достаточное время, чтобы нарисовать ее, было нелегкой работой. Те, кто был достаточно силен, чтобы сражаться, уже погибли или носили белые одежды гай'шайну Шайдо; те же, кто остался и теперь бежал, были старики и самые молодые, больные и увечные. По словам Джондина, сама мысль о том, что кто-то может заставить их вернуться и сражаться с Шайдо, лишь ускорила их бегство на север, по направлению к Андору и безопасности. Карта была настоящей головоломкой, с путаницей городских улиц, крепостью местной леди и огромным резервуаром для воды в северо-восточном углу. Эта карта измучила Перрина открывавшимися перед ним возможностями. Но они были возможностями лишь в том случае, если он найдет решение более сложной головоломки, которая не была изображена на карте, – огромного скопища Шайдо, окружавшего стены города, не говоря уже о четырех или пяти сотнях их Хранительниц Мудрости, которые умели направлять Силу. Так что карта вернулась в его рукав, и он продолжал шагать.
Сама эта палатка в красную полоску раздражала его не меньше, чем карта, не говоря уже о меблировке – стульях, украшенных позолотой, которые могли складываться при перевозке, и стол с мозаичной столешницей, который не складывался, зеркало во весь рост и зеркало на умывальнике, и даже окованные медью сундуки, стоявшие в ряд вдоль внешней стены. Снаружи едва светало, и все двенадцать светильников горели, отражаясь в зеркалах. В жаровнях, отгонявших ночной промозглый холод, еще оставалось несколько угольков. Перрин даже приказал вытащить два шелковых гобелена Фэйли, расшитых птицами и цветами, и повесить их на шестах, поддерживающих крышу. Он позволил Ламгвину подстричь ему бороду и выбрить щеки и шею; он вымылся и натянул чистое белье. Он устроил все так, словно Фэйли отправилась на прогулку и могла в любой момент вернуться. Так чтобы любой мог посмотреть на него и увидеть треклятого лорда, посмотреть и почувствовать уверенность. И каждая мелочь служила ему напоминанием, что Фэйли не отправилась на прогулку. Стащив с руки одну из перчаток, он залез в карман куртки и пробежал пальцами по сыромятному ремешку, лежавшему там. Уже тридцать два узелка. Ему не нужно было напоминать об этом, но иногда он целую ночь лежал в кровати, в которой не было Фэйли, считая эти узелки. Каким-то образом они стали ниточкой, связывавшей его с ней. В любом случае бессонница лучше, чем кошмары.
– Если ты не сядешь, то устанешь так, что не сможешь добраться до Со Хабора даже с помощью Неалда, – сказала Берелейн, слегка поддразнивая Перрина. – Я устаю, только глядя на тебя.
Он удержался от яростного взгляда. Первая Майена, в темно-синем шелковом дорожном платье, с плотно облегающим шею широким золотым ожерельем, усеянным огневиками, и узкой короной Майена с золотым ястребом, парящим над ее бровями, сидела на своем малиновом плаще на одном из складных стульев, сложив руки на коленях поверх красных перчаток. Она выглядела не менее собранной, чем Айз Седай, и от нее пахло… терпением. Перрин не мог понять, почему от нее больше не пахло так, словно он был жирным ягненком, запутавшимся в кустарнике и представлявшим собой готовую трапезу, но он был почти благодарен ей за это. Он был рад, что рядом есть кто-то, с кем он может поговорить о пропавшей Фэйли. Она слушала, и от нее пахло сочувствием.
– Я хочу быть здесь, если… когда Гаул и Девы приведут пленников. – Оговорка заставила Перрина поморщиться, равно как и запинка. Это звучало так, словно он сомневался. Рано или поздно они поймают кого-нибудь из Шайдо, хотя, по-видимому,
Словно услышав, что упомянули его имя, через полог протиснулся Арганда с каменным лицом и потухшим взглядом. Он выглядел так, словно спал не больше, чем Перрин. Низкорослый гэалда-нец был одет в свою серебристую кирасу, но на нем не было шлема. Он сегодня еще не брился, и его подбородок был покрыт седеющей щетиной. Свешивавшийся с руки в латной рукавице толстый кожаный кошель звякнул, когда он положил его на стол рядом с двумя уже лежавшими там.
– Из личного сейфа королевы, – кисло сказал он. В последние десять дней немногое из того, что он говорил, не звучало кисло. – Хватит, чтобы покрыть нашу долю, даже еще останется. Мне пришлось взломать замок и поставить троих охранять сундук. Со сломанным замком он будет искушением даже для самых лучших из солдат.
– Хорошо, хорошо, – сказал Перрин, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком нетерпеливо. Его мало заботило, поставил ли Ар-ганда троих или сотню своих людей охранять сейф своей королевы. Его собственный кошель был самым маленьким из трех, и ему пришлось выскрести все до последней монетки, чтобы наполнить его.
Накинув плащ на плечи, он подхватил кошели и прошагал мимо гэ-алданца наружу, навстречу серому утру.
К его недовольству, лагерь приобретал все больший отпечаток оседлости, хотя и не нарочно, и он ничего не мог с этим поделать. Многие из двуреченцев теперь спали в палатках, коричневая парусина которых была выцветшей и в пятнах в отличие от его шатра в красную полоску, однако достаточно больших, чтобы вместить по восемь-десять человек с разномастными копьями и алебардами, составленными в рогатки у входа; другие превратили свои временные навесы в маленькие приземистые хижины, сплетенные из ветвей. Палатки и хижины образовывали в лучшем случае извилистые ряды, вовсе не походившие на стройные шеренги, отличающие лагеря гэалданцев и майенцев, однако это все равно немного походило на деревню, с тропками и дорожками, протоптанными в снегу, местами утоптанном до голой промерзшей земли. Аккуратные кольца камней окружали очаги, вокруг которых в ожидании завтрака стояли группы людей в плащах, накинув от холода капюшоны.
Именно содержимое этих закопченных железных котлов и было причиной отъезда Перрина этим утром. Учитывая то, как много людей охотилось теперь в окрестных лесах, дичи в них становилось все меньше, так же как и всего остального. Они дошли уже до того, что искали беличьи запасы желудей, которые мололи, чтобы добавить в овсянку, но поскольку был уже конец зимы, то, что им удавалось найти, было в лучшем случае сухим и промороженным. Получавшаяся горькая кашица более или менее наполняла желудки, но нужно было действительно проголодаться, чтобы глотать нечто подобное. На большинстве лиц, обращенных к котлам, которые попадались Перрину на глаза, было написано предвкушение. Последние повозки громыхали через проем, оставленный в изгороди из заостренных кольев вокруг лагеря; возчики-кайриэнцы, закутанные до ушей и сгорбившиеся на своих сиденьях, походили на большие темные мешки с шерстью. Все, что прежде везли на повозках, было теперь сгружено в центре лагеря. Пустые, они подпрыгивали в колеях, оставленных передними повозками, одна за другой исчезая между деревьями.
Появление Перрина с Берелейн и Аргандой, следующими за ним по пятам, вызвало шевеление, но не среди голодных двуреченцев. О, некоторые из них послали осторожные кивки в их сторону – один-два глупца даже неуклюже поклонились! – но большинство по-прежнему старалось не глядеть на него, когда Берелейн находилась поблизости. Идиоты. Тупоголовые идиоты! Впрочем, здесь было достаточно и других, собравшихся немного в отдалении от красно-полосатого шатра и заполнявших проходы между палатками. К ним подбежал майенский солдат в серой куртке и без оружия, ведя в поводу белую кобылу Берелейн, он поклонился и нагнулся придержать ей стремя. Анноура уже сидела на своей холеной кобыле, почти настолько же темной, насколько светлой была лошадь Берелейн. С тонкими косами, в которые были вплетены бусы, спускавшимися ей на грудь из-под капюшона, Айз Седай, казалось, едва заметила присутствие женщины, чьей советницей она считалась. Выпрямившись, она не отрываясь смотрела на низкие палатки Айил, где не было никакого движения, если не считать тонких колышущихся струек дыма, поднимавшихся над дымовыми отверстиями. Одноглазый Галленне, в своем красном шлеме и кирасе, с повязкой на глазу, восполнил, однако, невнимание тарабонки. При виде Берелейн он выкрикнул команду, услышав которую пятьдесят солдат Крылатой Гвардии замерли как статуи, держа вертикально у бедра длинные копья со стальными наконечниками и красными вымпелами, а когда она села на лошадь, еще одна отрывистая команда Галленне также подняла их всех на лошадей одним плавным движением, словно они представляли собой единое целое.