Перекрестки
Шрифт:
Немецкая пара, Рената и Фолькер, как и все гости Эдоардо, были удивительно красивы. Фолькер, похожий на белокурого Чарльза Мэнсона, живал в Марокко, бывал даже в Индии – изучал образы жизни, отличные от западного. У Ренаты были изумительные голубые глаза, а одевалась она с таким вкусом, что Бекки завидовала. В Америке не найти таких блузок и брюк, как у Ренаты, – скромных и при этом не мужиковатых, из выцветшей, но прочной ткани, и кожаных сандалий, таких элегантных и при этом удобных. Бекки до смерти надоело ходить в кроссовках и неуклюжих шлепанцах.
Накануне отъезда в Тоскану Таннер засиделся допоздна с немцами и Эдоардо, Бекки же ушла в душный бальный зал. Сильнее запаха гнили
Но легче силой воли прекратить жару. Наутро было еще жарче, месячные, судя по ощущениям (точнее, отсутствию ободряющих ощущений), начинаться не собирались. Прежде тело ее не приходилось упрашивать исполнить свои обязанности: оборотная сторона этой безотказности явилась сейчас в совершеннейшем безразличии к ее мольбам. Бекки с Таннером позавтракали черствыми корнетти, завалявшимися на кухне, собрали вещи и зашли за немцами – комната их оказалась темнее той, в которой жили Бекки и Таннер, и ощутимо прохладнее. Немцы сворачивали надувной матрас – еще один предмет зависти.
На знойной и влажной улице, в двух шагах от дома Эдо-ардо, Фолькер подвел их к просторному “мерседесу” с низкой посадкой, припаркованному наполовину на тротуаре, и открыл багажник.
– Это твоя машина? – удивилась Бекки.
Фолькер протянул руку, чтобы взять у нее рюкзак.
– А чего ты ждала?
– Не знаю, наверное, фургона. Я думала, вы… как бы это сказать. Беднее.
– Мы любим Эдоардо, – пояснила Рената. – У него всегда собираются интересные люди – такие, как вы.
– И вас не смущает, что там нет мебели?
– Мы у него были уже в третий раз, – сказал Фолькер. – Отличный мужик.
– Но почему у него нет мебели?
– Потому что это Эдоардо!
На заднем сиденье “мерседеса” было так просторно, что Бекки вытянула ноги, а Таннер достал гитару. И немедленно заиграл, потому что играл всегда, днем и ночью. Бекки так привыкла к звуку его “гилда”, что замечала его, лишь когда слушал кто-то другой, вот как сейчас Рената, повернувшись с переднего сиденья, пожирала Таннера глазами – к досаде Бекки. Но если ее возмущало, что римские приставалы видят в ней сексуальный объект, то внимание поклонниц к Таннеру казалось более романтичным, и она раздражалась, что другие женщины представляют, как крутят роман с ее парнем. Бекки подумала, что и Рената, наверное, пригласила Таннера в Тоскану, потому что он ей нравится.
На зеркале заднего вида болтался на веревочке пластмассовый Будда, качался, крутился, когда Фолькер резко тормозил из-за бесцеремонности итальянских водителей. Вдоль узеньких улочек тянулись крошечные траттории, манящие, но недоступные бары с разноцветными бутылками, двоившимися в расположенных позади зеркалах, длинные некрашеные стены с выбоинами от машин, обклеенные афишами – цирк, автомобильная выставка, FOLKAROMA, 29–31 Agosto. На улицах пошире мелькали церкви, памятники, развалины, пастельные в дымке, Бекки наверняка посетила бы их с матерью или с Шерли, но не с Таннером, ведь они приехали не за этим.
Далее потянулся Рим уродливый, и был он просторнее красивого. Они проезжали жужжащие мопеды, стаями по двадцать, многоэтажки, увешанные сохнущим бельем, пирамиды автопокрышек, бензоколонку за бензоколонкой. Таннер импровизировал, немцы говорили по-немецки, Рената сверялась с картой, Бекки наблюдала за своим состоянием.
Фолькер прибавил газу, и Бекки вжалась спиной в кожаное сиденье. Он так летел, что грузовик, который они обогнали, казалось, стоит, а не едет. Стрелка спидометра дрожала на цифре двести и лезла выше. Небо раскалилось добела, стекла в машине опущены, рев ветра заглушает музыку – Бекки слышала только высокие ноты. Таннер по-прежнему увлеченно играл, Рената вновь пожирала его глазами, Фолькер невозмутимо рулил. Веревочка Будды натягивалась и качалась, когда Фолькер притормаживал за машиной, которая ехала быстро, но не так безумно быстро, как они.
Бекки оцепенела от страха, но, с трудом подняв руку, дотронулась до плеча Таннера. Он улыбнулся, кивнул и продолжил играть. От испуга она не могла ни пошевелиться, ни сказать слово. За болтающимся пластмассовым Буддой им навстречу устремилась еще одна почти недвижная машина. Фолькер помигал фарами, Будда улыбнулся, и страх Бекки устремился в новое русло. Что она знает о Фолькере, кроме того, что он похож на Чарльза Мэнсона? Верит ли он в реинкарнацию, как буддисты? Что если он рассчитывает разбиться и вместе с ними перейти на новый уровень под раскаленным добела небом? Эдоардо странный, любит красивых гостей, квартира совсем пустая – быть может, там все извращенцы? И Фолькер с Ренатой поэтому гостят у Эдоардо? Может, они даже платят Эдоардо, чтобы тот бродил по улицам в поисках свежего мяса? И ферма в Тоскане – лишь приманка для доверчивых американцев? Она вручила себя и Таннера людям, о которых вообще ничего не знает. Ей хотелось попросить Фолькера сбавить скорость, но свело челюсть, сдавило грудь. “Мерседес” летел со скоростью самолета, со скоростью метеора. Он растягивал мелькающие деревья и дорожные знаки, измельчал в расплывчатую линию неистовства. Значит, вот как ей суждено умереть? Она видела свою смерть так ясно, будто та уже наступила. Бекки наполнила грусть, но она хотя бы успела пожить, познать настоящую любовь, узреть свет Божий. Нерожденная душа в ней даже не видела света.
Боже милостивый, взмолилась она, если это последнее испытание, я принимаю испытание. Если настал мой час, я умру, благословляя Тебя. Но позволь мне еще пожить. Если Ты оставишь меня в живых, я клянусь всегда служить Тебе. Если я беременна по воле Твоей, клянусь, я никогда не причиню вреда своему ребенку. Я буду любить ее, беречь ее, научу ее любить Тебя, клянусь, клянусь, клянусь, если ты только оставишь меня в живых. Пожалуйста, Господи. Позволь мне еще пожить.
Клем познакомился с Фелипе Куэйяром на стройке, где они под песочным небом Лимы лишь лопатили песок да возили его на тачках по узким мосткам. Целый месяц они жили в пристройке из гофрированного железа неподалеку от станции водоочистки, делились пищей и пивом, просыпались и чуяли, что другой напердел. Фелипе, как многие горцы, на зиму приехал в город на заработки. А когда в ноябре засобирался домой, Клем предложил поехать с ним и работать на его семью в обмен на стол и кров. Лимская беспогодица, одинаковые дни под бежевыми небесами действовали на него угнетающе, за месяцы, проведенные в Перу, он видел на востоке Анды, видел, как солнце отражается от их вершин, но так и не побывал в горах. О сельском хозяйстве он не знал почти ничего, и ему не приходило в голову, что посевные работы выпадают на сезон дождей.