ПереКРЕСТок одиночества – 3
Шрифт:
Первый – грузить рюкзаки на спины и идти между этими холмами, пробираясь узкими тропками.
Второй – двигаться в объезд.
Я выбрал второй вариант, не собираясь устраивать изнурительный поход со стариками за спиной и при минус двадцать с лишним по Цельсию. И это все не считая довольно сильного порывистого ветра и ползающих страшных медведей.
Решение я принял самостоятельно и лишь затем озвучил его пассажирам. Возражений не последовало – чего и следовало ожидать. Дело даже не в их преклонном возрасте. Дело в той миролюбивости и рассудительности, на которые я раз за разом натыкаюсь при общении с представителями этой расы. Не зря среди них больше всех «смиренных», если судить по известной мне
В общем, все очень запутано.
Понимая, насколько сильно напряжены этим опасным путешествием старики, я занялся готовкой – горячее питье и еда всегда успокаивают, как и вид борющегося с вечной темнотой слабого, но отважного пламени разведенного мной костерка. Защитив пламя от ветра и чужих глаз валом из снега, я добавил в огонь накопанных мерзлых веток, вытащил еще вязанку из своего бортового запаса, набил котелок снегом, бросил одну шкуру на землю, а вторую накинул на плечи и уселся. Голову шкурой закрывать не стал – и даже капюшон скинул. Ветра тут нет, шапка защищает неплохо, а мне нужна хоть какая-то слышимость – снег покрыт ледяным настом, что со звоном и хрустом ломается под тяжелым медвежьим телом.
Пассажиры предпочли вернуться в салон вездехода. С лязгом закрылась дверь – перед этим я успел попросить дернуть рычаг, чтобы внутренняя механика продолжала работать. Переживать, что остался снаружи, а в моей машине заперлись другие, я не стал. И не из веры в их непогрешимость. Нет. Просто я заранее продумал такой вариант развития событий – мало ли кого я повезу в следующий раз? – и поэтому все самое важное всегда носил с собой в рюкзаке и карманах, а еще я изучил и отрепетировал способ быстрого обездвиживания гусеничной машины – слив кипящей красной смазки прямо на ходу. Достаточно вскрыть боковой багажный отсек и поочередно дернуть за два небольших рычага. После этого вездеход далеко не уйдет.
Дожидаясь, когда закипит вода, я улегся на бок, давая закостеневшему в водительском кресле телу отдых. Так меня и застал решивший выбраться из вездехода Зурло Канич. Следом за ним выбрался и его верный друг Анло. Старые заединщики…
– Не стоит мерзнуть ради меня, – сразу предупредил я, опять вспомнив про вежливость и участие луковианцев. – Мы здесь ненадолго.
– Хочется посидеть у живого огня, – пояснил Анло, опуская на снег принесенное одеяло.
Усевшись, прижавшись плечами, они укрылись еще одним одеялом и затихли, неотрывно глядя в пламя костра. Задумчиво глянув на их худые старческие лица, я пожал плечами и продолжать эту тему не стал. Мы молчали. Чуть утихшая метель тоскливо стонала за сугробами и холмами, будто подглядывая и тоже желая подойти к костерку, но не решаясь. Подбросив в огонь несколько сучьев покрупнее, я достал из рюкзака крохотную коробочку с драгоценной заваркой. Сыпанул достаточно щедро – надо взбодриться. Поэтому пусть постоит еще у костерка, пусть старая заварка чуть потанцует в медленно кипящей воде.
– Охотник… ты очень смелый человек, – выдал еще одно свое не слишком понятное заключение Зурло и несколько раз часто кивнул, будто подтверждая сказанное кем-то другим.
– Потому что смело пью чай в снежной пустыне? – улыбнулся я. – Тогда мы все тут смельчаки.
– Нет… нет… Ты смел, потому что можешь заглянуть под цветущие бутоны.
Я взглянул на Зурло с искренним недоумением. Правильно поняв мой взгляд, Анло с досадой ткнул локтем в защищенный толстой одеждой бок друга и подался вперед:
– Я расскажу! Расскажу понятно. Если захочешь выслушать…
– Захочу, – кивнул я. – Вам чай куда наливать? Те, кто в машине – чай горячий будут? У меня еще есть десяток конфет.
Старики засуетились, закопошились, доставая кружки и пытаясь докричаться до засевших в машине соотечественников. Я поспешно остановил их излишне резким жестом. Не надо… не надо кричать, деды. В этих местах человеческий крик будто призыв к сытному обеду. Меня поняли правильно и не обиделись. Минут через двадцать я уже сидел в водительском кресле, жевал кусок вареного мяса из тормозка и слушал подсевшего поближе Анло Дивича, баюкающего в руках медленно остывающую кружку чая. Нам навстречу неспешно плыли пологие снежные холмы.
– Мы… мы ценим деликатность. Не скрою, что в нынешние времена молодежь уже другая. Совсем другая. Участились преступления. Появились такие прегрешения, о которых мы прежде и слыхом не слыхали. Но… но кое-что нам присуще по сию пору. У нас есть древнее слово, что поясняет эту ценность. А на вашем языке…
– Нет такого слова?
– Почему же. Может, и существует у вас такое слово, но просто мы его еще не выучили. Мы не хотели обидеть даже мельком, Охотник. Ни тебя, ни твой народ.
– Кажется, я начинаю понимать, о чем пойдет речь.
– Я попробую объяснить несколькими словами. Отстраненность. Деликатность. Незамечание… если такое слово в вашем языке? Незамечание…
– Речь о том, чтобы не замечать что-то или кого-то?
– И да и нет. Поэтому так трудно объяснить. Мы не остаемся безучастными, если рядом с нами свершается преступление. Мы замечаем, если кого-то обижают, и приходим на помощь. Если мы слышим ложь – мы возражаем и выводим лжеца на чистую воду.
– Тогда я не понимаю.
– Это очень тонкая материя… очень зыбкая грань. Трудно объяснить. Я расскажу тебе простую притчу, Охотник. Мы считаем ее одной из самых первых, что была записана в священные для нас древние книги. Дело было так… Раз в году у нас есть сезон, когда природа цветет. Буквально утопает в цветах. Буйство красок, буйство жизни. В это же время танцуют жулкары. Они очень похожи на змей, но обладают ногами в последней трети туловища и зачатками крыльев, чем-то похожих на радужные прозрачные плавники.
– То есть обычные змеи у вас тоже есть?
– Да. Но очень немного. Редчайшие создания. А вот жулкаров много – и это радует наши сердца. Мы называем их самыми деликатными созданиями, Охотник. И это правда – они деликатны во всем. Жулкары питаются насекомыми, но делают это лишь в ночную пору, поедая их, когда жертвы спят внутри закрывшихся на ночь цветочных бутонов. Жулкары глотают разом весь бутон. Никакой крови, никакого шума, никакой ненужной борьбы между охотником и жертвой. Вот ты убиваешь медведя гарпуном, и он в мучениях погибает у тебя на глазах, истекая кровью, издавая рыки боли и страха… верно?
– Я убиваю его в честной схватке, – покачал я головой, не отрывая взгляда от сумрака за кокпитом. – Так что не соглашусь с тобой, Анло.
– Я не сказал ничего плохого.
– Ты не сказал это прямо. Но намекнул, что, в отличие от меня, жулкары убивают своих жертв куда деликатней. Но не стоит забывать, что их жертвы все же умирают в жуткой агонии – их сдавливают желудочные мышцы, их накрывает волна разъедающего желудочного сока. Это как минимум. Хотя не уверен насчет физиологии существ с другой планеты. Если все дело в фальшивой деликатности… то я за честную схватку, где проигравший умрет куда быстрее.