Перекресток: путешествие среди армян
Шрифт:
Он пригласил меня за свой столик, и я заказал сыр, лаваш и еще водки. Я предложил тост за мир, и мы выпили за мир, затем Ашот предложил выпить за победу. Выпив за победу, я поднял тост за всех армян, которые помогали мне на моем пути. А когда мы выпили и за них, Ашот поставил свой стакан и неожиданно расчувствовался.
Когда-то давно, объяснил он мне, он жил в деревне, похожей на здешние. Потом он уехал в Ереван, и некоторое время все шло хорошо.
— Я учился в институте и был лучшим в своей группе по английскому. Но потом партия не дала мне устроиться на работу. Партийные не любили меня. Я мог бы стать хорошим переводчиком или учителем. Но я не стал никем.
— Но партии больше нет, — сказал я.
— Теперь моей родине нужно, чтобы я воевал, а не учил. Я хотел бы быть фидаином,
— Но что?
Он посмотрел куда-то поверх моей головы.
— Это трудно объяснить. Если бы у меня была возможность сражаться, я бы…
Как раз в этот момент в чайную ввалился фидаин. Закинув автомат за спину, он оглядел комнату. Заметив меня, он прошел прямо ко мне и рявкнул по-русски:
— Выходи!
— Я не русский, — сказал я.
— Выходи, — стоял он на своем.
Ашот пустился в пространные объяснения — сказал, что я встречался с армянами в Бейруте и во многих дальних местах, что я приехал издалека и что я хороший друг… Фидаин вновь посмотрел на меня, и я сказал, что это так.
Он потянул себя за ус и вышел. Вскоре он вернулся и сказал:
— Послушайте, дорогу сегодня не откроют. Вам придется вернуться в Капан.
Я спросил, можно ли ждать машину здесь. Фидаин снова ущипнул себя за ус.
— А почему бы вам обоим не остаться в нашей деревне?
Я посмотрел на Ашота. Его лицо покраснело сильнее.
— Нет-нет. Для меня это проблема…
Пока я забирался в потрепанный джип фидаина, Ашот обеими руками сжал мою руку. Он выглядел чрезвычайно смущенным и только что не плакал:
— Не бойтесь. Идите. Я не могу. Я боюсь. Мне очень жаль. Нет, для меня это невозможно.
Деревня фидаина раскинулась на холме над широкой долиной Аракса. Над равниной небо выглядело бледнее. Мы проехали через крайние дворы деревни, и теплый ветер свободно проникал в джип. Фидаина звали Гамлет, а деревня, состоявшая, как и большинство виденных мною, из пыльных дорожек и зеленых садов, носила имя другого отважного князя — Давида Бека. В начале восемнадцатого века Давиду Беку удалось объединить усилия армянских горных вождей в борьбе против персов. Но так же, как в случае с Овсепом Эмином и многими другими, его попытки создать независимую Армению были неудачными.
Дня два я гостил у фидаина в селении Давид-Бек. Армяне, которых я встречал здесь, были совершенно непохожи на тех, кого я встречал в Иерусалиме, в помещениях с зарешеченными окнами. Мужчины широко улыбались и выглядели старше своих лет. У женщин было гордое и отрешенное выражение лиц и непокорные завитки волос цвета воронова крыла. Именно женщины здесь правили деревней. За их передники цеплялись дети, они ухаживали за домом, подметали двор, кормили животных и проводили большую часть времени в лесу, обрабатывая полоски земли, расчищенные под поля. Мужчины ночью бодрствовали, охраняли деревню, а днем дремали где-нибудь возле полей. Они вернулись к своей традиционной роли горного воина и защитника, бдительно охраняющего свой очаг.
На следующий день около полудня мы с Гамлетом, захватив трех цыплят, отправились через лес в поле. Мы сделали стойки из ореховых кольев и зажарили цыплят, а потом вместе с десятком деревенских жителей провели томительно ленивые полуденные часы в беседе, сидя в тени и слушая, как бежит вода по канавкам, орошая поля. Позже, вместе с несколькими фидаинами отводя лошадей в деревню, мы набрели в лесу на заброшенную часовню. Хачкар опирался на ее увитые плющом стены. Капли воска застыли на его передней части. Один из фидаинов достал из кармана огарок свечи, разжег ее и поставил на верх хачкара. Гамлет преломил хлеб, а кто-то вытащил из седельного мешка бутылку с водкой, которую пустили по кругу. Все фидаины носили нательные кресты и татуировку в форме креста на предплечье. Они часто говорили мне: «Мы христиане, они — мусульмане». Но в случайно возникшей литургии присутствовал элемент неуклюжей бравады. В этих воюющих деревнях религия стала скорее политическим знаменем, чем исповеданием веры.
Фидаины на отдыхе. Зангезур.
Начинался вечер, когда мы вернулись в деревню. Мы привязали лошадей и зашли к двоюродному брату Гамлета. Он стоял в тени каштана и засаливал медвежью шкуру. Смерть медведя не раз обсуждалась и даже изображалась в лицах. Сначала, когда медведь продирался через деревья, он решил, что это азербайджанец. Потом медведь вышел на поляну прямо перед его постом. Когда он увидел, что это всего лишь медведь, он улыбнулся и снял палец с курка. Но потом передумал и все-таки выстрелил.
Он насмешливо улыбнулся мне.
— Как вы думаете, англичанам понравился бы медведь?
— Сохраните медведя, — сказал я.
— Возможно, наши ночи слишком холодны для медведей.
— Ночи в Армении прекрасные.
Он хмыкнул и вытер руки, и все мы вошли в дом и уселись в его гостиной. Несколько автоматов стояли рядом с пианино в одном углу, и двое детей ползали по полу на расстеленном шерстяном одеяле. Третий сосал грудь женщины, которой на вид нельзя было дать больше семнадцати лет. Разговор был простым и приятным. Я прислушивался к жестким согласным и гортанному смеху. Я отмечал их жесты, сочные и выразительные, и чувствовал, что именно здесь, где угроза была особенно велика, армянский дух проявлялся с особой силой. Тот же самый дух вел армян по необозримым просторам невероятной истории, именно он в странно измененной форме обусловил их выживание на чужбине. Здесь армянский дух проявлялся в изначальном и чистом виде. Это подтвердило мое давнее предположение: именно деревня с ее вечным круговоротом плодородия и борьбы была средоточием духа нации, бьющего, подобно роднику, с высоких Кавказских гор.
Женщина внесла поднос с водкой, и Гамлет сел за пианино. Один из фидаинов облокотился на крышку и, подняв подбородок, затянул песню «Армянская девушка»:
— Hay aghjik. — Он крепко сжал крышку пианино. — Siroon aghjik, chega kes bes sirounik, Hayastani siroun aghjik.
Фидаин пел, прижимая ко лбу сжатый кулак, и, когда он поднял глаза, оказалось, что они полны слез.
— Hay aghjik… Hay aghjik…
Позже я пошел вместе с Гамлетом в деревенский клуб. В одном углу группы мальчиков играли в настольный теннис и карамболь. На облупленных стенах висели портреты авторитетов былых времен в строгих костюмах и галстуках. За этим залом располагался небольшой кинотеатр, где человек тридцать-сорок смотрели какой-то футуристический мультфильм, мелькавший на самодельном экране. Гамлет провел меня в боковую комнату, отделанную заметно богаче. Обитые красным бархатом банкетки стояли вдоль стены, а позади бара находился блок электронного оборудования. Гамлет поставил кассету с синтетическим советским роком. Это была комната партийного руководства. Сейчас она находилась в запустении.
На мгновение фидаин испытал чувство собственного могущества. Гамлет раскинул руки и усмехнулся:
— Здесь хорошо, да?
Вошли два фидаина и опустились на банкетки. Гамлет спросил меня:
— Хочешь посмотреть видеофильм?
— Какие видеофильмы у вас есть?
— Есть с женщинами, есть с борьбой.
— На ваш вкус, — сказал я.
— Хорошо. Возьмем про борьбу. — Он засмеялся, но не вкладывая в это никакой иронии, скорее просто от хорошего настроения.
Это был отвратительно тягучий американский фильм, продублированный на русский язык. Дубляж был не синхронный, а ленту крутили так часто, что все цвета пожелтели. История сама по себе была о тренировках чрезвычайно крутого десантно-диверсионного отряда. Их, безоружных, оставили на холме, и отряды бойцов из разных стран и эпох поочередно атаковали их холм, чтобы взять его штурмом. Здесь был представлен первобытный человек с луком и стрелами, римские легионеры, вооруженные копьями, и даже рыцари с мечами. С одной стороны группа монголоидов — мастеров карате с воинственными криками карабкалась вверх по склону. Некоторые новички оказались не на высоте и вскоре лежали на земле, стонущие или мертвые, но самые крутые из защитников выжили. Им пришлось оставить холм и бежать, обливаясь потом, через какую-то выжженную солнцем полупустыню. Я как раз думал о том, что этот фильм — неплохая пародия на армянскую историю, когда мальчик отодвинул черный бархатный занавес, висевший перед входом, и что-то крикнул.