Перекресток

Слепухин Юрий Григорьевич

— В другой раз не будешь нападать исподтишка, поняла? А теперь идем-ка. — Он поднял ее, отбивающуюся, и понес к воде. — Я тебе сейчас покажу, где зимуют раки. Вернее, где они лето проводят.

— Подумаешь, какая принцесса, — сказал выбравшийся на берег Косыгин, — сама дойти не может. Куда это ты ее тащишь?

— Ракам хочу скормить, вот куда, — мрачно ответил Сергей. — Слышь, Женька, ты тут прошлое воскресенье ловил, — где их тут больше, не помнишь?

— А, это дело, — одобрил тот. — Неси туда, где свая торчит, там их до черта.

— Сережа, меня нельзя скармливать ракам, — убеждающим голоском и заискивающе сказала Таня, — я их боюсь, правда!

— Ничего, зато они тебя не испугаются…

— Сереженька, ну отпусти, я больше не буду! Я сейчас начну визжать, вот увидишь.

— Завизжишь, факт. Тебя рак никогда не кусал? Ничего, вот попробуешь…

Он вошел в воду и, увязая в топком иле, медленно побрел со своей ношей к указанному Женькой месту.

— Мне нравится так, — сказала она, умильно морща нос. — Только не нужно туда, где раки. Я просто не верю, что ты можешь сделать со мной такую гадость.

— Одной тебе разрешается делать гадости, да?

— Какая же это гадость? Я думала, что тебе жарко…

Воды было теперь почти по грудь — ноша стала совсем легкой и приятной.

— И вообще в этом пруду раков нет, ты же сам говорил. — Таня обняла его за шею и, по-видимому, чувствовала себя вполне комфортабельно. — Ты меня только пугаешь, правда… ой, что с тобой?

Сергей изобразил на лице гримасу боли и принялся приплясывать, словно стряхивая с ноги башмак.

— А, ч-черт! Один, кажется, уже вцепился…

Таня неистово завопила и забилась, поднимая фонтаны брызг, Сергей потерял равновесие. Когда он вынырнул, отплевывая воду, Таня уже удирала от него, отчаянно работая руками и ногами и с ужасом оглядываясь. Он догнал ее в несколько взмахов, снова нырнул, захватив со дна большой ком ила и водорослей, и поднял руку, показывая Тане добычу.

— Гляди! — крикнул он. — Я его еле от пятки отодрал — гляди какой здоровенный! На, лови!

Брошенный ком шлепнулся Тане прямо на спину — она испустила совсем уже душераздирающий вопль и исчезла под водой. Помогая ей вернуться на поверхность, Сергей заметил, что она дрожит всем телом.

— Ты чего? — спросил он. — Что ты, Танюша?

Стоя в воде по плечи, он прижал Таню к себе и заглянул ей в лицо — испуганное, с прилипшими к щекам прядями волос, оно было теперь совсем несчастным.

— Как не стыдно, — сказала она прерывающимся голосом, — я ведь тебе говорила, что боюсь… а ты бросил на меня такого огромного — он успел меня немножко укусить, только я его сразу стряхнула…

— Кто успел укусить?

— Рак! Еще спрашиваешь, как не стыдно… Я тебе никогда этого не прощу…

— Так ведь никакого рака не было, — засмеялся Сергей, — это я в тебя водорослями бросил!

— Неправда, он меня укусил, — сердито повторила Таня, убирая за уши мокрые волосы, — ты просто садист, вот ты кто… теперь сам неси меня к берегу, я не поплыву. Или, может быть, тебе не хочется?

— Хочется, что ты, — быстро сказал Сергей.

— Кстати, Николаева, — сказал Глушко, когда они все уселись в кружок на одеяле, уписывая яблоки с хлебом, — как ты — познакомилась уже со своим отрядом?

— Угу… — Таня закивала с набитым ртом. — М-м-м… ой, они такие замечательные! Я уверена, что хорошо с ними сработаюсь, правда. Им сейчас скучно — никакой работы с ними не вели, ничего совершенно. Я, когда пришла в первый раз, спрашиваю, кто у них председатель совета отряда, а они отвечают: «У нас нет председателя». Представляете — отряд есть, а председателя нет! Потом наконец встает чудесная такая девочка — глаза, косички вот такие, в стороны! — я, говорит, председатель. Я говорю — как же так, а они все сказали, что нет председателя, и ты сама почему до сих пор молчала? А она — ой, ну такая чудесная девчонка! — говорит, мне стыдно, все равно у нас с конца прошлого года никакой работы не ведется, даже звенья не собираются. И на все лето — ой, ну вот ты скажи, Ариша, разве это правильно — прекращать на лето пионерскую работу? Ну хорошо, в лагерях есть работа, но ведь не все же охвачены лагерями…

— Ты ешь, — сказала Людмила. — Пока ты ораторствуешь, от яблок ничего не останется.

— А вы мне оставьте, как не стыдно! Тоже, обжоры несчастные. Гнатюк, ну разве порядочные люди столько едят?

— Посчитай, сколько сама слопала, — возразил Гнатюк. Выбрав два яблока, самое крупное и самое маленькое, он закусил большое, а маленькое бросил Тане на колени. — Держи, и хватит с тебя.

Таня покачала головой:

— Самое зеленое выбрал, и еще бородавчатое. Ох и свинья же ты, недаром я тебя тогда поколотила…

— Подумаешь, поколотила! Просто связываться не хотелось.

— А что случилось? — заинтересовался Лихтенфельд.

— Ха-ха, он в восьмом классе схлопотал от меня по уху. Запросто, в присутствии представителя гороно, — небрежно сказала Таня. — Наверное, я уже тогда чувствовала, что он со временем выродится в пожирателя яблок.

Гнатюк, коренастый и большеголовый юноша, покосился на обидчицу и неторопливо, со смачным хрустом, выгрыз добрую половину яблока.

— Шкода, мы тогда не знали, во что выродишься ты, — сказал он, прожевав.

— А во что это я выродилась, интересно?

— А как тебя прозвали во время кросса, интересно?

Таня покраснела:

— Это Игорь Бондаренко прозвал, а он просто дурак!

— А ну, ну! — заинтересовались остальные.

— Гнатюк, только посмей… — угрожающе начала Таня.

— Говори, говори! — захлопала в ладоши Лисиченко. — Какое прозвище ей дали?

— Пожирательница сердец, — медленно, наслаждаясь эффектом, с расстановкой произнес Гнатюк и снова принялся за свое яблоко.