Перелистывая годы
Шрифт:
Из Дома культуры люди выходили, будто позабыв о том, что войска наши все еще отступали, что в бараках было холодно, а снег вокруг был черным из-за гари, которую вываливала из труб задыхавшаяся от перенапряжения ТЭЦ. Снег был черным из-за гари, которой люди дышали…
Первая половина жизни утесовской семьи — даже первые две трети! — были триумфальны. И очень счастливы. Я знал жену Леонида Осиповича, которая по-прежнему, как и в Одессе, звала его Лёдей. Знал я их дочь Эдит (красавицу Диту) и ее мужа, режиссера, создавшего шедевры научно-популярного кинематографа. Две квартиры были на одном этаже. Бесконечно любившие друг друга люди не расставались. Семьи не разлучались,
Леонид Осипович не сыпал анекдотами без разбору, а рассказывал их мастерски и исключительно «к случаю», стремясь сделать какой-нибудь полезный для окружающих вывод. Вот, помню, он рассказал…
— Прибегает еврей к врачу. В глазах ужас, а в горле — рыбья кость. «Ничего страшного, Рабинович, — успокаивает хирург. — Сейчас мы ее удалим…» И выполняет свое обещание. «Я вам все отдам! Я вам отдам все!» — вопит благодарный еврей. «Не надо отдавать все, — говорит врач. — Вы дайте мне то, что хотели дать, когда кость была т а м!»
— Увы, очень редко люди помнят, что они чувствовали, ощущали, «когда кость несчастья была там» и кто их от «кости избавил…» — подвел итог Леонид Осипович. А надо бы помнить.
Но потом… «Пришла беда — отворяй ворота!» За одним ударом судьбы следовал другой. Ушла из жизни жена Леонида Осиповича — душа веселого и доброго дома. Болезнь Паркинсона стала терзать мужа Диты: он потерял способность не только создавать фильмы, но и контролировать действия рук и ног. А затем… Инсульт свалил Эдит, парализовал ее, отнял дар речи. И самое страшное было то, что речь и движения болезнь отняла, а сознание, рассудок оставила. Эдит осознавала весь ужас, всю безысходность своего положения до последнего удара сердца.
На Леонида Осиповича навалилось тяжкое одиночество. Он, привыкший к непрерывному общению, старался вновь его обрести. Это были драматичные поиски… Утесов часто бывал в писательских Домах творчества. Поначалу его с удовольствием и даже восторженно окружали, от него ждали смешных историй, сногсшибательных анекдотов. А потом перестали ждать. Неиссякаемым источником развлечений он быть не мог…
Думаю, в любой цивилизованной стране знаменитость такого масштаба продолжала бы оставаться в добром центре общественного, да и государственного, внимания. А тут… делали вид, что проявляют интерес, а в общем-то — «списали» на пенсию в буквальном смысле. Конечно, были и родные люди… Им спасибо. Но какая-то беспомощная растерянность, какое-то разочарование, мне казалось, не покидали Леонида Осиповича. Может, виной тому было официальное равнодушие? Государство не желало всерьез помнить его заслуг, которые были столь велики. Должное воздали лишь в некрологе.
Нет, он не искал благодарности, но и неблагодарности тоже не ждал.
В доме Владимира Коралли, первого мужа Шульженко, я впервые познакомился с Клавдией Ивановной.
Тоже была уникальность, тоже легенда. И тоже заслужила, чтобы на склоне лет заботу о ней проявляли не формально… Не только в дни немногих «торжественно-воспоминательных» концертов, а душевными поступками, действиями, эффективность которых хоть приблизительно была бы сопоставима с размером ее популярности и заслуг.
Но так о ней заботились лишь сын Гоша и бывший муж Владимир Коралли. Тот самый Коралли-Кемпер, тоже знаменитый одессит, который вместе с Клавдией Ивановной создал виртуозный эстрадный оркестр и им «художественно руководил».
В
— Иногда в разгар концерта на Ладоге, — вспоминал Коралли, — где-то неподалеку лед пробивало фугаской — и грузовики со спасительными для Ленинграда продуктами и шоферами, конечно… шли ко дну. А концерт продолжался. Такие на войне были традиции.
Сын Гоша, мальчик, бесстрашно оставался рядом с родителями.
В финале Клавиной жизни все они вновь оказались вместе. Втроем… Я бы добавил: фактически только втроем. Хотя ее знала и боготворила вся страна! Но между артистом и страной вставали «чиновники от культуры», которые должны были чему-то «способствовать», «содействовать». Должны были, но, увы…
«Нам песня строить и жить помогает», — эта строка из утесовской песни могла бы стать эпиграфом и к финалу его собственного бытия и актерского бытия Клавдии Шульженко. А порой становилась как бы насмешкой.
«Строить и жить помогает…» Она скончалась в сверхскромной, на свои средства построенной, квартире. Незадолго до того Клавдию Ивановну настиг неотступный, жесточайший склероз. В поликлинику и больницу ее сопровождали только сын Гоша и Владимир Коралли. А Леонида Осиповича в конце жизни сопровождали внимание нескольких близких людей и отсутствие того внимания, которое не имело права его покидать. Стало быть, жить в конце жизни песня не помогла.
«Песня о Родине», музыка которой принадлежит выдающемуся, на мой взгляд, композитору Исааку Осиповичу Дунаевскому, годами звучала как главная ода «социалистическому отечеству». Это, впрочем, ничуть не мешало публиковать во времена расправ с «космополитами» погромные статьи и о нем. Один из таких пасквилей, помню, назывался «Иссяк Осипович».
Первое, чего требовал строй от его «воспевателей», — это абсолютное послушание. Известен факт, который стал анекдотом… На одном из правительственных приемов два известных деятеля культуры, прижавшись к хладно-мраморной кремлевской колонне, размышляли о судьбах искусства. Сзади по-тигриному беззвучно в своих лайковых сапожках без каблуков подошел Сталин:
— Что вы все о делах, о делах? Потанцевали бы!
И они, обхватив друг друга, закружились в вальсе.
Мне кажется, песня из «Веселых ребят», уже упомянутая, была едва ли не единственной, в которой Леонид Утесов вынужден был — того требовал сюжет фильма — безоглядно славить советскую действительность. Вообще же его репертуар, как и репертуар Клавдии Шульженко, сумели достойно обходиться без панегириков в честь власти и властителей.
Я встречал в бывшем Советском Союзе прославленных, но обнищавших, позаброшенных, еле влачивших существование ученых, спортсменов, деятелей культуры. В памяти людей они жили по-прежнему. Но государству до них не было никакого дела. А справедливость? Признательность? Они не взрастают на камнях бессердечия и равнодушия.
«Ах, если б навеки так было!» — думаем мы, общаясь со звездами, которые не должны меркнуть и угасать. Ни при жизни, ни после нее…
ТРЕТИЙ В ПЯТОМ РЯДУ
С голоса
Никогда ранее я не сообщал, что прообразом главного героя этой короткой повести стал друг моего — столь далекого уже! — детства Вася Маслов. И что повесть я как бы записал «с голоса» его учительницы… «Не раскрывайте этого, пока я жива», — попросила она. Увы, я давно имею право «раскрыть». Но впервые делаю это в книге воспоминаний.