Переливание сил
Шрифт:
Пауза.
— По непростительному легкомыслию...— шепотом на всю аудиторию.
Большая пауза. Облокотился на кафедру. Схватился рукой за лоб.
— ...Почти по преступному для врача легкомыслию стал задавать ему эти вопросы, не осмотрев всего как следует...
Очень большая пауза. Седые волосы вылезли из-пед шапочки. Полуотвернулся от аудитории к окну. А за окном с деревьев листья падают. А студенты замерли. Заворожил лицедей. Ждут. Что же случилось?
— А потом вдруг взглянул на плечо, там... картина, вечная сыновняя клятва: могильный
Ну, мне пора в операционную. Решено. Делаю под общим наркозом.
Операция прошла нормально, без осложнений, быстро.
Из наркоза ее тоже вывели быстро.
Домой я ушел спокойный.
А утром:
— … Давление у нее упало! Пульс почти не прощупывается.
Лежит такая же грузная, но все-таки чуть площе. Дышит тяжело.
Сделали трахеостомию. Переливали кровь в вену, в артерию... Реанимация по всему фронту, на полную силу...
Да-а! Все же восемьдесят пять лет!
Просят меня зайти к нему. Вызывает.
— Вы все ж под наркозом делали? Наши старые установки вас уже устроить не могут?
— Да. Я решил, что под наркозом безопаснее для нее.
— Эх, не слушаете вы нас. Все новомодные теорийки. А опыт-то наш, наша-то наука, что — уж не нужны? Науку всюду видите. А жизнь, опыт для вас ничто. Умничаете все без меры. Больше, чем надо. И все из-за вашего пренебрежения опытом нашим.
— Не от наркоза же это. Восемьдесят пять лет! Под местной ей бы еще хуже было.
— Не знаю, не знаю. У меня-то есть основания думать, что местное обезболивание лучше. А у вас сейчас нет никаких оснований. Так что уж лучше молчите.
Тут он, конечно, прав. У него есть основания.
А у меня?
И у меня, по-моему, есть.
1964 г.
ВСЕ ПРАВЫ
Ночью надо спать. Это не секрет.
А в воскресенье — отдыхать. И это не новость.
Но люди почему-то ездят куда-то по ночам. В выходной день едят, ходят по магазинам, развлекаются. А болеют? И днем и ночью. Никакого перерыва.
Сегодня полупустое отделение. Выходной день. Сейчас вечер. Почти ночь. Но люди болеют.
Нас трое дежурных хирургов. Я смотрю тяжелых больных в послеоперационном отделении.
Первый больной уже, так сказать, на выходе. Он перенес тяжелую операцию по поводу рака желудка. Полгода назад у него был инфаркт. Однако все идет хорошо. Мне лишь нужно в порядке поощрения пощупать пульс и сказать, что все хорошо.
Второй больной оперирован по поводу кишечной непроходимости. Он еще очень тяжелый. На мои вопросы почти не отвечает. Однако лицо стало чуть круглее.
Мы с сестрой промыли ему желудок. Хочу оставить зонд в желудке. Просит пить, а ему нельзя. Если зонд будет в желудке, вся жидкость выливается по нему обратно. «Святая ложь» называется.
—
— Даже нужно. Вы полный — может быть воспаление легких. Поворачиваться обязательно нужно. И откашливаться обязательно нужно. Прижмите рану руками и кашляйте резкими толчками. Вот так, так. Правильно. Это очень важно.
— Тут форточку открывали. От этого тоже может быть воспаление.
— Свежий воздух лечит воспаление легких. Профессор Кисель — был такой детский врач, — он воспаления легких у детей лечил сквозняками. И хорошо лечил.
Угол рта скептически двинулся. Но возражать не стал. Махнул рукой, наверно. Конечно, глупо его сейчас воспитывать и революционизировать, когда ему совсем не до этого. Но мы всегда воспитываем, когда нашим подопечным не до этого.
В следующем боксе лежит благообразный старик. Борода. Усы. Густые волосы. Все с сильной проседью. На лице постоянная улыбка. Это священник. Он поступил к нам с жестоким аппендицитом. Была тяжелая операция. Тяжелый послеоперационный период. Дед стоически переносил все манипуляции. Иногда только не улыбался. Сейчас почти все время улыбается. Всех приветствует улыбкой. Некоторых благословляет. А иногда улыбка слабая, относительная улыбка.
Показывал нянечкам в фильмоскоп диафильм о своем доме, о своей поездке на курорт. Приговаривает все время:
— А травушка здесь зеленая-зеленая. Просто радостно.
— А это что?
— А это в Пятигорске я с прихожанами своими.
— Они что, тамошние?
— Нет, то прихожанки мои. Отсюда. Поехали со мной. У кого что болит. У кого колено. У кого локоток. У кого сердечко покалывает.
(Никогда не думал, что в русском языке столько «о».)
А прихожанки целый день сидят в раздевалке у нас. К девяти утра они приходят. И до самого вечера. Не старые. Даже не пожилые. Крепкие женщины.
Дед лежит, ест.
Обращаюсь с обычным вопросом: как самочувствие?
— Сегодня впервые, слава богу, поднялся. Сел. Ноги спустил с кроватки. Они мягонькие. Головушка кружилась. Вот не думал, что оно в таком виде будет. А вообще благодарствую. Сейчас поел. Скоро и спать, благословясь.
Прибежала сестра:
— Срочно в приемный покой.
— Что там?
—Да привезли женщину. Доцент из какого-то института.
— Не медик? Не дай господь. (Ишь, велико влияние церкви.)
— Нет. То ли химик, то ли физик.
— Ну пойдем. Обход после закончу.
Коридор пустой, темно-черный. Сестры у столов белыми пятнами. В конце золотится свет из операционной.
Женщина. Сравнительно молодая. Пожалуй, красивая. Рядом папка, мыло, паста зубная и книга — письма Ван-Гога. В больницу?! Я бы взял лучше «Три Мушкетера». Впрочем, они из одной компании. Люди «неэвклидова бытия».
Немного бледна. На губах остатки краски. Значит, перед отъездом из дому не подкрашивалась. А по всему обличью должна бы. Больно, наверно. Лежит спокойно. Не стонет. Не морщится. Не показывает свою болезнь. В ответ на приветствие улыбается.