Перемена мест
Шрифт:
Произнеся эту тираду, Апарин деловито подхватил ближайшие четыре пачки и сунул в руки застоявшемуся оптовику. Мелкий оптовик крякнул под тяжестью полутора сотен задниц в шляпах и покорно затрусил к выходу.
— Ухожу я отсюда, — доверительно сообщил мне очкастый Денис, пользуясь минутной передышкой. — Последние дни, можно считать, дорабатываю.
— И куда же, позволь спросить? — осведомился я. — Неужто в магазин-салон «Евгений Онегин»? Апарин пренебрежительно сморщился.
— Сдались мне эти чистоплюи, Яков Семеныч! — проговорил он. — В партию я поступаю.
— Что ли в коммунистическую? — поразился
Белобрысый Апарин поправил на носу очки и приосанился.
— Обижаете вы меня, Яков Семеныч, — скорбно произнес он. — Обижаете. За говно какое держите. Коммунисты пусть подотрутся… В «патриоты» я ухожу, — добавил он после двухсекундной паузы и тут же внимательно посмотрел, какое впечатление на меня произвели его последние слова.
Я с любопытством взглянул на новоявленного патриота.
— А что, теперь за это платят? — спросил я Дениса. — Или ты не к Карташову собрался?
— К нему, — с достоинством кивнул Апарин. — В «Русскую Национальную Лигу», в политсовет. Газету будем издавать, «Честь и Порядок». Папа-Саша мне сказал, что деньги на издание уже есть… «ИВА» дала аж триста лимонов. — При этих словах Апарин почему-то перешел на торжественный шепот.
Ух ты! — подумал я. Наш пострел везде поспел, ай да Виталий Авдеевич. Чернорубашечники-то вам зачем? С Честью и Порядком проблемы? Или просто денег некуда девать и покупается все до кучи? Но только куча уж больно неприятная, Виталий Авдеевич. Это ведь не ива над рекой под гитарный перезвон и не старушкам в массовке из-под полы купюры раздавать. Хотя, конечно, откуда-то «ИВА» берет же добровольцев — устраивать прокурорам несчастные случаи…
Очевидно, эти мысли каким-то образом отразились на моем лице, однако Денис Апарин все понял по-своему.
— Вы не подумайте, Яков Семеныч, я не из-за денег туда иду, — поспешно сказал он. — На одной изюмовской жопе, — Денис с досадой пнул пачку, — я куда больше могу заработать. Просто осточертел весь этот бардак! Киоски эти наглые на каждой улице, детки грязные милостыню просят. Куда не кинь — либо голубые, либо жирные ворюги, либо иностранцы. Опять же инородцы кругом, на шею сели, все эти Марковичи, Вольфовичи, Боруховичи…
— Семеновичи, — с готовностью продолжил я ряд. — Семеновичей забыл, Дениска. Нехорошо.
— Это вы напрасно, Яков Семеныч, — глухо сказал Апарин. — Я же в общем говорю, для примера… Вы же знаете, против вас я ничего не имею. Я за вас кому угодно башку проломлю, только скажите.
— И фюреру своему — тоже? — полюбопытствовал я. Апарин ничего не ответил. Он сосредоточенно взялся опять за пачку с Изюмовым.
— Ладно, — подвел я черту. — Спасибо хоть на этом…
Чтобы сегодня больше не встречаться с патриотическим Денисом, я не стал делать круг по этому ярусу, а сразу поднялся на второй этаж. Народу здесь было особенно густо, и метров двести по кольцу пришлось продираться, как в вагоне метро в часы пик. Затем коридор образовал широкую пойму, и я смог наконец отдышаться. На втором этаже царили детективы — самые разнообразные, толстые и тонкие, всех форм и расцветок.
Королем этажа было издательство «Унисол», наладившее бесперебойный выпуск сразу шести зарубежных детективных серий. Приди я сюда без серьезного дела, я бы
— О-о, Яков Семенович! — шумно обрадовался старший из продавцов за большим прилавком «Унисола». Это был Саша Егорьев — юноша с конским хвостиком на голове и с титановым кубиком-кастетом, аккуратно пристегнутым к поясу. С виду кубик выглядел сувенирной безделицей, но я-то знал, что им можно причинить много неприятностей. Что поделаешь: запрет на огнестрельное оружие не снимал всех проблем, и иногда на этажах между продавцами и слишком бесцеремонными дилерами вспыхивали стычки — тихие (чтобы не вмешивалась охрана) и безжалостные. Правда, сегодня на этаже было спокойно. Пока.
— Привет, Санек, — негромко произнес я. — Чем порадуешь?
— Да ничем особенным, — развел руками Егорьев. — Вышел новый том «Коллекции», но, по-моему, полное барахло. — Он ткнул пальцем в целлофанированный переплет, па котором был изображен пистолет в луже крови, а надпись гласила «Эдгар Лоуренс. Грязные-грязные руки».
— О чекистах, что ли? — поинтересовался я. — Разоблачительный роман? Ну да, третий том трилогии.
Егорьев испуганно схватил книгу и бегло ее перелистал.
— Нигде не написано, что третий, — с облегчением проговорил он. — А то бы из меня душу вытрясли. Где, мол, первые два… Кстати, — с внезапным сомнением он взглянул на меня, — с чего это вы взяли, будто книга разоблачительная, да еще и про чекистов?
— По названию определил, — беззаботно сказал я. Грех было не разыграть серьезного Санька. — Выражение Дзержинского помнишь? Ну, так вот: твой Эдгар Лоуренс просто обязан опровергать это выражение, и не меньше, чем в трех томах. Первый должен называться «Горячая-горячая голова», а второй, соответственно, — «Холодное-холодное сердце». Понял?
Егорьев сосредоточенно пожевал губами.
— Угу, — произнес он через несколько секунд. — Шутка. Понимаем. Я тащусь. — Лицо у него при этом было похоронное: он уже сообразил, что я шучу, но пока еще не въехал в смысл моих слов.
Мне стало неловко, как будто я вытянул у грудничка погремушку. Иногда люди, начисто не понимающие шуток, даже моих, меня пугают. Они словно бы живут в ином измерении, где все слова имеют только одно значение, не больше. И где люди не умеют улыбаться, когда им плохо или, тем более, хорошо. Холодный, стерильный, кладбищенский мир. Диктатура Снежной Королевы.
Я осторожно стал отодвигаться от прилавков «Унисола» и сам даже не заметил, как попал к стеллажам с отечественным детективом. Тут покупателей было не в пример меньше, и каждого нового продавцы не уставали приманивать. Увидев меня в приятной близости от своего прилавка, незнакомый молодой книготорговец в черном батнике, с серебристой цепочкой на шее, тут же проговорил, таинственно понизив голос: