Перемена мест
Шрифт:
Громила радостно заржал. Видимо, последний вопрос показался ему необычайно веселым.
— Давай! — разрешил наконец бородач. — Шутки шутками, а можем действительно не поспеть.
Громила обрадованно прицелился. Ему, как видно, мечталось поразить меня одним выстрелом. Особый бандитский смак. Бац — и в яблочко…
— А-а-а-а!!! — раздался вопль от двери, и в ту же секунду протарахтела длинная очередь.
Громила и бородач инстинктивно обернулись к двери, а я мгновенно скатился на пол и укрылся за тушей лежащего в беспамятстве носорога.
Автоматчик был крайне неумелым стрелком. Он палил не
Цокин все-таки нарушил приказ. Наверное, он заметил из окна входящего в подъезд громилу и кинулся спасать своего дона.
Его-то он спас, а себя — не догадался.
В то мгновение, когда очередь из пляшущего в цокинских руках «узи» настигла громилу, тот сам уже успел выпустить несколько пуль в автоматчика. Они одновременно стали падать: громила — грузно, как мешок с картошкой, который швырнули из грузовика на раскисшую землю; Цокин — легко, почти изящно складываясь пополам, как Дон-Кихот, застигнутый врасплох неожиданным ударом крыла ветряной мельницы. Автомат выпал из его рук и со звоном коснулся пола. Цокин еще жил, когда, падая, попытался подхватить оружие, но уже умер, когда его рука коснулась рукоятки «узи».
Отшвырнув тушу носорога, я кинулся к своему лейтенанту, однако ничем помочь уже не мог. Глупые фильмы и книги, оказывается, могут выучить человека благородству — если он воспринимает все всерьез. Монтер Цокин обязан был послушаться моего приказа, но зато верный член семьи Цокин должен был, не задумываясь, пожертвовать собой ради дона. Бог ты мой, в какую идиотскую игру я его втянул! Я ведь только начал, а дальше все правила этой смертельной игры Цокин сложил сам. И вот мы доигрались, только я жив, а он — нет. Игра в мафию нравилась бедняге гораздо больше, чем скучное существование в образе электромонтера. Что же, я и только я навеял монтеру этот киношный сон золотой. Спи спокойно, Цокин, и прости меня, если сможешь.
Я отошел от тела своего лейтенанта, брезгливо перешагнул через мертвого громилу и, встав на колени перед кучей разноцветных буклетов в углу комнаты, стал освобождать тело Пряника. Я уже не сомневался, что он мертв, но продолжал упрямо расшвыривать дурацкие разноцветные листки, пока не показалось лицо. Пряник еще не умер, но жить ему оставалось недолго. Лицо его было разбито, один глаз заплыл, а другой, невидящий, был направлен на меня.
— Пряник, — сказал я почему-то шепотом. — Шура… Я пришел…
Губы Пряника зашевелились, пальцы его напряглись и схватили мою кисть. Он уже
— Стас… — произнес он хриплым прерывистым шепотом. — Где ты… Стас? Кры-мов… Кто ты… Стас? Где твоя родинка… на шее…
— Пряник! — закричал я, чувствуя, что плачу. — Пряник, это я! Штерн! Я пришел, слышишь?! Это я!
Но Пряник не услышал. Пальцы его тихо разжались, он больше не дышал.
— Пряник, — сказал я уже самому себе, а не ему.
Пряник умер.
Я ощутил, как на меня наваливается какая-то немыслимая тяжесть. Словно воздух в этой комнате сгустился, как кисель, и начал все сильнее давить на меня. Я был бессильной щепкой в водовороте. Умер Пряник. Погиб Цокин. Застрелен Гошка Черник. Убили прокурора Саблина. А я все еще никак не мог понять, ЧТО же здесь главное? Я уже знал очень многое — и ничего. Обломки фактов плавали в киселе, а я не мог собрать мозаику из этих кусочков истины. Иринархов… Дума… Крымов с родинкой… Сейф с дискетой… Желтый «фиат»…
Я обхватил руками свою тупую голову. Надо было немедленно уходить отсюда, пока меня не нашли здесь среди трупов. Но я понимал, что здесь, именно здесь мне, может быть, удастся собрать воедино все нити. Ну, Яков Семенович, попросил я самого себя, как погонщик уговаривает упрямого осла. Ну, подумай. Если не ты, больше некому. И, значит, все погибли напрасно.
Иринархов… дискета… «фиат»…
Наши доппели нового спикера выбирают…
Вчера я узнал факт, настолько странный…
Вы Достоевского читали?
Подрядили наших бомжей ямки копать…
Где твоя родинка, Крымов?…
Люди, которые вас послали…
Ваши хозяева договорились с моими…
Идиотская шуточка…
Депутат Кругликов не помнит, что говорил вчера…
Теперь наш план практически сработал…
Я застонал. Не-е-е-ет! ЭТОГО не может быть! То, о чем я сейчас подумал, было чистым безумием, и ТАКОЕ просто нереально. Нет, нет, нет!…
Да, сказал я себе через пару секунд. Да.
Все, что я знал до сих пор, вдруг сложилось. Мозаичное полотно обрело очертания. Изображение на картине выглядело ужасной выдумкой Босха, адской гармонией ночного кошмара — но это не было хаосом. В возникшей у меня в воображении мозаике теперь не хватало всего нескольких квадратиков. Однако я уже догадывался, где и как я могу найти недостающие фрагменты и что мне делать потом.
Раздумья закончились, настало время действовать.
Я выпустил на свободу своего профессионала, и тот легко взял инициативу в свои руки. Теперь партию вел частный детектив, существо жесткое и безжалостное, а благородный герой лишь наблюдал за ним со стороны.
Мое внутреннее я отдало частному сыщику все резервы. Мне мало было просто остаться в живых. Я обязан был победить. Потому что в ином случае… Но об этом даже думать было нельзя.
Я подобрал с пола дубинку и «Макаров», а затем, не оглядываясь, покинул офис Пряника. Два серых велюровых соглядатая под лестницей уже начали слабо шевелиться, приходя в себя. Я поднял дубинку и вырубил каждого надолго. Теперь если они очнутся, то нескоро. И в ОЧЕНЬ тяжелом состоянии. У меня принципы, да? Лежачего, стало быть, не бьют? Еще как, подумал я с холодным остервенением. Мне теперь ВСЕ можно, господа доппели всех мастей!