Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Я также хочу завести порядок, милый друг мой, писать Вам каждое воскресенье, но вот сегодня у меня второй день голова болит, и для того, чтобы иметь возможность написать Вам, я целый час прикладывала ко лбу лед, и стало легче.
Я вижу и признаю вполне, дорогой друг мой, что ни в июне, ни в июле Вам приехать ко мне невозможно, поэтому прошу Вас, мой милый, хороший, подарить август месяц, но, пожалуйста, никак не меньше месяца. Одним словом, я желала бы, чтобы Вы приехали не позже 1 августа и уехали не раньше, как я уеду из Браилова, что, вероятно, произойдет около 10 сентября. Хорошо? Так можно? Я за границу, по всей вероятности, не поеду, а если что-нибудь неожиданное заставит меня, тогда я Вам сообщу,
Итак, мой дорогой, несравненный друг, если Вы хотите меня утешить, обрадовать до глубины сердца, то приедете 1 августа в Сиамаки и погостите у меня до моего отъезда из Браилова. Zgoda? [Согласны?]- как говорят поляки.
А мой бедный учитель польского языка, а Ваш ученик Пахульский третью неделю мучится глазною болезнью, и теперь дошло до того, что доктор запретил ему совсем из комнаты выходить, и ничего делать не может и только мечтает о композиторстве.
С каким нетерпением я жду появления нашей симфонии, но как это долго все у нас делается; пожалуй, сюита будет раньше готова?
Что это- бедная Александра Ильинишна так упорно хворает? Сохрани ее господь, таким людям надо жить, долго жить на благо другим; пошли ей бог облегчение.
Мы с Юлею почти все приготовили для Вас в Спмаках. Не так хорошо, как бы я желала, но комнаты уже испорчены, так что и поправить их нельзя, очень низки, но я все-таки очень люблю этот флигелек.
Я очень желала бы, милый друг мой, чтобы Вы устояли на том, чтобы н е увеличивать пенсии известной особы, потому что тогда она будет сговорчивее насчет развода, а в противном случае ей будет выгоднее вечно получать от Вас пенсию, поэтому будьте тверды, дорогой мой, не дайте у Вас выпросить, ведь ни за что Вы ничем не обязаны ей ни одною счастливою минутою.
У меня теперь дом переполнен. В среду приехали мои правоведы, а в пятницу Лидя с семейством, так что стол в столовой занимает комнату буквально во всю длину, потому что кроме своего семейства у меня в нынешнем году шесть учителей, но, впрочем, Данильченко еще не приехал. Коля служит мне теперь чтецом газет, пока Пахульский болен. Дети Лидины подросли, но такие немцы, что ни слова по-русски не понимают. У них две няни немки, вследствие этого и родители говорят с ними по-немецки, и теперь почти целый год были за границею, так что и забыли по-русски.
Вы пишете, друг мой, что знали моего зятя Беннигсена правоведиком, но он не кончил в Правоведении, а ушел в Гейдельберг в университет и там прошел курс на камеральном отделении естественных наук. Саша, слава богу, поправляется. Маленького назовут Юрием. Лида также в ожидании такой же расправы.
Погода у нас эти дни очень жаркая. Мы эти дни никуда не ездили по случаю приезда Лиды. Хлеба у меня нехороши: ни пшеница, ни свекловица не обещают много. У меня в этом месяце много семейных праздников: 1 июня Лицино рожденье, 6-го-Сашонкино, 15-го-Володино и 29-го-Ваши именины, милый друг мой.
Скажите, пожалуйста, Петр Ильич, Вашему Алеше, что я'поручаю ему напоминать своему барину о приезде в Симаки и что для него там также комната готова. Он, должно быть, славный мальчик; желаю ему очень успеха в науках.
Юля передает Вам сердечный поклон....
До свидания, мой милый несравненный, друг. Всем сердцем Ваша
Н. ф.-Мекк.
Р. S. Забыла еще попросить Вас, друг мой, спросить Льва Васильевича, где можно доставать минеральных туков для удобрения и почем за пуд.
Извините, мой дорогой, что беспокою Вас.
81. Чайковский - Мекк
Каменка,
12 июня.
1879 г. июня, 12-13. Каменка.
У нас здесь на бураки новое
Про себя скажу Вам,, милый и добрый друг мой, что я мог бы назвать себя совсем счастливым и благополучным, если б только не страдал по ночам бессонницей. Впрочем, это всегда бывает со мной летом.
Работа моя подвигается довольно быстро. Она немножко утомляет меня, особенно теперь, вследствие жары и несносного приставания мух, но зато сколько и удовольствия она доставляет мне! Трудно передать наслаждение, которое испытываешь, когда отвлеченная музыкальная мысль принимает вследствие передачи тому или другому инструменту или группе инструментов реальную форму. Это если не самая приятная, то одна из самых приятных минут в процессе сочинения. Если, к тому же, как это теперь и есть, инструментуется вещь, про которую знаешь, что она составляет шаг вперед в своей деятельности, то удовольствие сугубое. Но кроме всего этого “Иоанна д'Арк” имеет для меня еще ту прелесть, что каждая нотка ее напоминает мне ту или другую минуту из последней заграничной поездки, которая была для меня все время удивительно приятна. Дня через два я буду перенесен на Viale dei Соlli, так как примусь за сцену, с которой я начал сочинение оперы во Флоренции.
Среда. 13 июня,
6 часов утра.
Еще очень рано, а я успел уже совершить прогулку. Утро великолепное, но будет очень жаркий день, потому что уже теперь жарко. На столе своем я нашел депешу, принесенную, вероятно, еще поздно вечером. Она от Юргенсона, который сообщает, что дело его с Бахметевым, директором придворной капеллы, выиграно. Я, вероятно, в свое время сообщал Вам, что вследствие распоряжения, сделанного по просьбе Бахметева, весной у Юргенсона конфисковали все экземпляры моей обедни . Дело в том, что капелла имеет привилегию сочинять церковную музыку и ради своих выгод, которые состоят в том, чтоб покупались исключительно произведения Бортнянского и Львова, принадлежащие ей, она ревниво оберегает эту привилегию. Петь в церквах и распространять в продаже дозволяется только сочинения, одобренные капеллой, а она ничего не одобряет, если не заплатишь большой взятки. Вот почему до сих пор никто из русских музыкантов не писал для церкви. Юргенсон решился напечатать мою литургию без одобрения капеллы, в том предположении, что если возникнет дело, то, вероятно, оно послужит к разъяснению совершенной несостоятельности бахметевской монополии. И вот после ареста издания он начал иск против Бахметева об удовлетворении его за убытки, претерпенные вследствие ареста, и теперь дело выиграно. Это важно не столько по отношению к моей литургии, которая, может быть, и не представляет особенных достоинств, а по отношению к торжеству принципа свободы сочинения духовной музыки. Я очень рад этому решению суда.
При этом письме я приложу Вам карточку мою, кажется, не особенно удачную. Она была снята два года тому назад в Москве. Теперь все участвовавшие в “Онегин е” просили дать им мои карточки. Так как я с тех пор ни разу не снимался, а теперь в Москве сняться было некогда, то я написал к Дьяговченке, чтобы в случае сохранения негатива он прислал мне дюжину. Не правда ли, что карточка неважная?
5 часов.
Ровно двадцать пять лет тому назад в этот день умерла мать моя. Это было первое сильное горе, испытанное мною. Смерть эта имела громадное влияние на весь оборот судьбы моей и всего моего семейства. Она умерла в полном расцвете лет, совершенно неожиданно, от холеры, осложнившейся другой болезнью. Каждая минута этого ужасного дня памятна мне, как будто это было вчера.