Переплетение жизненных дорог

В школу идти не хотелось… Две контрольные и работа по тексту… Если не идти, то дома и в школе такое устроят – мало не покажется… Но вообще-то причина не в этом… Да плевал я на эти контрольные! На четвёрки как-нибудь напишу – всё-таки весь год занимался почти честно. И работу по тексту напишу, хоть и не читал эту муть. Содержание знаю, а детали допридумываю. Она сама это уже много лет не читала, и если я, типа, напишу: «Её тонкие белые пальцы судорожно сжимали влажную от слёз подушку», – впечатление будет такое, что всю прошлую ночь не спал – к работе по тексту готовился. Ниже четвёрки не поставит. По всем раскладам выходит: идти можно и нужно. Не ходить – это не выход. И деньги где-то надо найти. Без них – не пойдёшь, нарываешься на неприятности; пойдёшь – нарываешься на то же самое… Сегодня надо было отдавать долг Хрону. Двадцатка – сумма небольшая, но когда её нет, то хоть червонец, хоть полтинник – всё едино: что того нету, что этого. А не отдашь сегодня, так Хрон может куртку забрать, уж очень он на неё смотрел внимательно. Даже поинтересовался:

– У тебя, Шершень, куртка новая? Красивая куртка, я рад за тебя. И её, красивую и новую, одевая, не забудь мне бабки принести, как договорились…

Такая у Хрона была манера говорить: спокойно, с шуточками да со скрытым смыслом, с подтекстом. Вроде как доброжелательно и поучительно-снисходительно, с такой грустной полуулыбкой на лице, как бы «я для вашей же пользы стараюсь, а вы понимать не хотите, сопротивляетесь, своё что-то мудрите…» А самому, как и мне, всего шестнадцать только, и он ещё и на класс ниже учится… Впечатление такое, что он всех насквозь видит и мысли читает… (Вот так и получилось две недели назад, когда он взял в долг у Хрона двадцатку с обещанием вернуть тридцать. Он, конечно, не сам это придумал. А Хрон БУДТО ЗНАЛ, что ему сейчас, в эту минуту, бабки нужны, – предложил такой вариант. А ложка дорога, как известно, когда суп перед тобой в тарелке налит и съесть его хочется до безумия. У Шершня почти так всё и вышло.)

Нет, всё-таки он побоится куртку за долг забрать – родители подключатся, учителя… Оно ему надо? Мне от него всё равно деваться некуда – каждый день в школе видимся, да и не один я ему должен…

Вот так невесело рассуждая про себя, медленно брёл по направлению к школе девятиклассник Серёга Шершнёв, как можно дальше оттягивая встречу с контрольными и с Лёхой Хроншиным.

…В их городе, в самом центре, открыли какое-то странное кафе-мороженое. Отродясь такого не бывало: чтобы в кафе посидеть, мороженого поесть, надо было очередь выстоять. Кафешек было много, и мороженого на всех хватало. Если нет мест в одном, перешёл улицу и зашёл в другое – сладкий и холодный продукт везде одинаков, из одного места привезён, на одной фабрике сделан, почти с одинаковым недовесом на стол подан. Разницы никакой не было, где его с удовольствием употребить.

А тут, проезжая мимо из их спального района в центр то ли в кино, то ли на концерт, или просто по улицам пошляться, он заметил, что к новому кафе постоянно стоит очередь почти на полквартала. И перед Новым годом стояла, и в январские и февральские стылые, вьюжные дни стояла. Мёрзла, куталась, пританцовывала, но не рассеивалась. И под первыми весенними ливнями стояла, укрывшись плащами, накидками и расцветившись, как клумба, разноцветными зонтиками. Это всё, конечно, не только Серёжа заметил – и в школе уже пошли разговоры на эту тему. И нашёлся кто-то, кто там уже был, и рассказал, что мороженое совсем НЕЗДЕШНЕЕ, на всё, что по городу продаётся, абсолютно не похожее, вкусное до невозможности, и ещё полито разными подливами: растопленным шоколадом, апельсиновыми цукатами, клюквенным сиропом. И ко всему этому ещё взбитые сливки добавлены, и сверху эта красота и радость ещё и орехово-бисквитной крошкой густо присыпана. А запить можно горячим шоколадом и добавить разные фруктовые салаты, опять же со взбитыми сливками и с разными подливами и присыпками вкуса необычного и ранее не изведанного… Но тут же одно печальное обстоятельство выплывало из бездны всей этой вкусности: стоило это всё соответственно получаемому удовольствию.

И с тремя рублями там было совсем нечего делать, ну разве на чашку шоколада хватило бы.

Подсобирав рублей восемь денег, Шершень стал подбивать Вовика Селиванова навестить это сладкое заведение и самим убедиться, что наш общепит ещё не совсем деградировал, а всё-таки как-то развивается, улучшается и даже может чем-то порадовать простого человека с улицы. У Селиванова тоже нашлась пятёрка. Тринадцать рублей – это была уже сумма… Они приехали под вечер, очередь была меньше, чем в выходные, но тоже примерно на час-полтора. Но Серёжа и Вовик настроились мужественно её отстоять и удовлетворить своё любопытство. Возле входа стоял внушительных размеров впускающе-выпускающий дядя, пресекающий попытки некоторых особо прытких индивидуумов бесстыдно просочиться внутрь в обход основной массы сластолюбцев, дисциплинированно и организованно дожидающейся своего часа.

Минут через двадцать вообще-то не утомительного и не тягостного стояния они увидели, как ко входу подошла хорошо одетая шумная компания из шести человек, и высокий длинноволосый парень в американских джинсах, которые стоили тогда две месячные инженерные зарплаты, а может, и больше, в такой же куртке и светлых замшевых ботинках Playboy (остальные были одеты примерно так же), повернув голову в сторону очереди и ни к кому конкретно не обращаясь и как бы ставя простой народ перед фактом, от которого никуда не денешься, громко сказал:

– У нас там столик занят, нас там уже люди ждут.

Впускающий дядя молча посторонился, пропуская компанию, и длинноволосый, даже особенно не скрываясь, сунул ему деньги в верхний карман пиджака.

– Смотри, Шершень, и Хрон с ними, – толкнул Селиванов Серёжу и показал на одного из этой компании. Они увидели Лёху Хроншина из их школы, заходящего последним.

– Видно, Хрон с центровыми крутится, – сказал Шершень, кивая головой в сторону входа в кафе.

– Если он с такими водится, тогда понятно, где он берёт это всё, чем торгует, – добавил он, с завистью провожая взглядом зашедшую в помещение компанию.

– Да ну! Всё до поры до времени. Когда-нибудь доиграется, за задницу прихватят и из школы выпрут, – как-то уж очень по-взрослому сказал Селиванов.

– Ну ты, Вовик, вообще погнал! Его предки отмажут, если что. Они из загранки не вылезают, я у него дома один раз был, так там чего только нет…

– А что, разве не клёво было бы жвачку, шмотки, сигареты – всё, что Хрон продаёт, – по номиналу покупать? Ты бы отказался?

– Да я, если захочу, то найду, где взять. В моём старом дворе и в бывшей школе такие пацаны есть – всё, что угодно, достанут. И на тренировке тоже, бывает, приносят джинсы, пластинки и всякое такое…

Так, болтая и посматривая по сторонам, они медленно продвигались ко входу в кафе. Когда стоять оставалось уже всего ничего, увидели, как к концу очереди подходят девчонки из их же школы. Это была Ленка Гордеева из десятого и Таня Колесник из параллельного. Ленка была одна из ведущих школьных красавиц и вела себя соответственно своему статусу. Её уже интересовали мальчики постарше и повзрослее, желательно с деньгами и со средствами передвижения. Она собиралась поступать на иняз в университет, почти не сомневаясь в успехе (с папой-доцентом на одной из кафедр, ничем не запятнанной родословной и намечающейся серебряной медалью). Таня была внешне очень интересной девочкой, но как бы немножко не от мира сего, как бы вся в мечтах, в облаках, где-то далеко, в каком-то своём измерении, в придуманном мире. И когда существующая действительность в этот мир неожиданно вторгалась своим грубым, требующим внимания естеством, она вдруг обнаруживала себя то ли отвечающей урок у доски, то ли сидящей на концерте или в театре, а то и целующейся с кем-то из своих ухажёров, которые у неё тоже в последнее время не переводились. Единственное, что объединяло эти две такие разные личности, – это место жительства. Они жили в одном подъезде кирпичной девятиэтажки и знали друг друга с раннего детства… Шершень уже почти год был безответно влюблён в Таню, которая на все его попытки начать с ней встречаться отвечала неопределённо и с загадочной улыбкой. Вроде, с одной стороны, не лишая его надежды, и в то же время как бы говоря: «Подожди, Серёжа, ещё пока не время, но вот скоро уже, скоро, скоро, скоро…»

И от этих противоречивых, непонятных и труднообъяснимых намёков и сигналов, когда к неразделённости добавлялась неопределённость, Шершень ещё больше страдал, мучился и не находил себе места. И вот вдруг такая удача: объект любви, вожделений и ночных страданий сам идёт к тебе, когда ты владеешь ситуацией и контролируешь положение.

Селиванов с удивлением и вопросительным интересом посмотрел на прямо-таки засветившееся от счастья лицо Серёги и, проследив за направлением его взгляда, сразу всё понял. Его неразделённая любовь к Тане не была таким уж большим секретом для одноклассников. Он толкнул Шершня под руку и сказал: