Переплетения
Шрифт:
– Ну, хотя бы так, – сказала женщина после минутного молчания и в первый раз подняла голову. – Можно его увидеть? – спросила она, глядя на Шацкого, перед глазами которого моментально встало серое пятно в форме гоночной машины.
– В этом нет необходимости.
– Я хотела бы с ним попрощаться.
– Идет фиксация следов, – добавил Кузнецов. – Атмосфера не слишком интимная, к тому же, прошу поверить, зрелище не из приятных.
– Ну, как хотите, – покорно согласилась она. Шацкий сдержал вздох облегчения.
– Я могу идти?
– Конечно. Прошу только оставить ваши координаты. Мне придется с вами поговорить.
Женщина продиктовала Кузнецову адрес и телефон.
– А тело? – спросила она.
– К сожалению, придется делать вскрытие. Но самое позднее в пятницу его
– Хорошо. Может, удастся устроить похороны в субботу. Полагается хоронить до воскресенья, иначе в том же году умрет еще кто-нибудь из семьи.
– Это предрассудок, – ответил Шацкий. Он вынул из кармана две визитки и вручил вдове. – На одной – мои телефоны, на другой – организации, которая помогает семьям жертв преступлений. Советую туда позвонить. Вам помогут.
– Они занимаются воскрешением мужей?
Шацкому не хотелось, чтобы разговор принял подобную окраску. Сюрреалистические замечания обычно предшествуют истерике.
– Скорее, воскрешают живых. Возвращают к жизни, куда люди часто не хотят возвращаться сами. Конечно, вы вольны делать, что пожелаете. Я только говорю, что эти люди способны помочь.
Вдова кивнула и спрятала обе визитки в сумочку. Комиссар и прокурор попрощались с ней и вернулись в строение.
Олег спросил, не желает ли Шацкий встретиться с людьми, проходившими терапию. Он еще не решил, как все разыграть, и хоть вначале собирался сделать это здесь и сразу, теперь счел, что встречу лучше отложить, чтобы их помучить. Старый добрый метод лейтенанта Коломбо. Он пытался представить, о чем они думают – nomen est omen [21] – преследуя свои цели. Наверное, перебирают в памяти каждое слово и жест за последние два дня, ища подсказки, кто из них мог оказаться убийцей. Конечно, кроме самого убийцы – тот, в свою очередь, проверяет, не выдал ли себя чем-то. И все при достаточно сенсационном предположении, что убийца – один из них. Можно ли исключить вариант, что убийца пришел извне? Нет, нельзя. Как обычно, на данном этапе ничего нельзя исключать. Да, дело может стать интересным, приятно отличающимся от обычных городских убийств: вонь, пустые бутылки и юшка крови на стенах; рыдающая на полу женщина, выглядящая на тридцать лет старше данных метрики; изумленные, не пришедшие в себя собутыльники, не верящие, что кто-то из них по пьяни зарезал приятеля. Сколько раз видел он это?
21
Имя – это все (лат.).
– Не сейчас, – ответил он. – Послушай, что мы сделаем. Допроси сначала ты, в конце концов так принято. Но только сам, а не патрульный милиционер, две недели назад живший с папой и мамой в предместьях Седлец. Говори спокойно и непринужденно, обращайся с каждым как со свидетелем. Спроси, когда они в последний раз видели Теляка, когда с ним познакомились, что делали ночью. Не спрашивай, что их объединяет и о ходе лечения, пусть почувствуют себя в безопасности. А у меня так будет повод вызвать их еще пару раз.
– Ну ты голова, – удивился Олег. – Хочешь с ними поиграть, чтобы подготовить почву. Составлять протоколы, писать разборчиво, дать прочитать…
– Выбери себе какую-нибудь стажерку, пусть пишет протоколы круглыми буквами. Встретимся утром на Волчьей, обменяемся впечатлениями, поговорим и решим, что делать дальше. Правда, мне нужно быть на объявлении приговора по делу Пещоха, но я попрошу Эву сходить вместо меня.
– Поставишь кофе.
– Смилуйся. Я государственный служащий, а не гаишник. Моя жена – тоже государственная служащая. Мы пьем растворимый кофе на работе и никому не ставим.
Олег вытащил сигарету. Шацкий еле удержался, чтобы не последовать его примеру: не хотел, чтобы на конец дня оставалась всего одна, последняя сигарета.
– Поставишь кофе, не о чем говорить.
– Ты паршивый русский.
– Я знаю, мне все так говорят. Так как, в «Горячке» в девять?
– Ненавижу этот притон «мусоров».
– В «Браме»?
Шацкий кивнул. Олег проводил его к машине.
– Боюсь, трудно нам будет, – произнес полицейский. – Если убийца не совершил ни одной ошибки, а остальные ничего не видели, – могила.
Шацкий не сдержал улыбку.
– Ошибки бывают всегда, – заключил он.
Он не помнил, когда его так баловала погода в Татрах. С вершины Копы Кондрацкой открывался прекрасный вид на все четыре стороны, только вдали над словацкой частью Высоких Татр виднелись маленькие тучки. С тех пор как ранним утром он припарковался в Кирах и после короткой прогулки через Кощелиско [22] стал взбираться на Червоне Верхи, ему все время сопутствовало солнце. С середины дороги, когда тропинка круто пошла вверх, низкий косой кустарник уже не давал шансов на тень, а поблизости не было ни ручейка, так что горная прогулка превратилась в марш по раскаленной сковородке. Ему припомнились рассказы об американских солдатах во Вьетнаме, у которых, говорят, во время дневного патрулирования мозговая жидкость закипала под раскаленными солнцем касками. Он всегда считал это ерундой, но теперь испытывал нечто подобное, хотя его голову защищала не каска, а бежевая шапочка, привезенная на память из австралийского путешествия много лет назад.
22
Кощелиско — поселок рядом с Закопане.
Когда он приблизился к гребню, перед глазами пошли черные точки, а ноги сделались ватными. Ему оставалось лишь проклинать себя – семидесятилетнего идиота, которому кажется, что все можно делать, как прежде: пить, любить, ходить по горам…
На гребне он упал без сил на землю, позволив ветерку охладить тело, и стал вслушиваться в бешеный ритм сердца. Ничего не поделаешь, подумал он, видимо, придется спускаться в Темняк, а не на Маршалковскую. Когда сердце успокоилось, он подумал, что лучше было бы закончить жизнь в Малолончнике, – это приятнее, нежели проклятый Темняк. Не хватало еще, чтобы после его смерти о нем рассказывали анекдоты. Поэтому он потащился в Малолончник, попил там кофе из термоса, стараясь не думать о мышце номер один, и с разгона добрался до Копы. Странное дело, похоже, слабое сердчишко вкупе со старческой дуростью на сей раз его не прикончит. Он налил очередную чашку кофе, вытащил завернутый в фольгу бутерброд и стал наблюдать за тридцатилетними толстопузиками, которые взбирались на несчастную Копу с таким усилием, будто это был семитысячник. Ему захотелось дать совет: брать с собой кислородные маски.
Как можно так распускаться? – думал он, с презрением глядя на едва волочивших ноги туристов. В их возрасте он мог с утра пораньше пробежаться от приюта в Кондратовой до Копы и вернуться назад через Пекло – для разогрева и чтобы нагулять аппетит к завтраку. Да, были времена. Все ясно, имеет смысл и доступно.
Он протянул к солнцу свои загорелые и все еще мускулистые икры, покрытые седыми волосами, и включил мобильник, намереваясь послать СМС жене, ждущей его в пансионате у Стражиско. Едва включившись, телефон сразу зазвонил. Мужчина выругался и нажал «прием».
– Да?
– День добрый, говорит Игорь. У меня для вас известие.
– Да?
– Хенрик скончался.
– Как это случилось?
– Боюсь, несчастный случай.
Он ни секунды не раздумывал, что ответить.
– Печальное известие. Я постараюсь вернуться завтра, но надо как можно быстрее заказать некролог. Ты понял?
– Конечно.
Он выключил телефон. Писать жене расхотелось. Допил кофе, надел рюкзак и двинулся в сторону перевала под Копой. Он еще выпьет пива на Калатувках [23] и решит, как объяснить жене, что нужно возвращаться в Варшаву. Они прожили вместе почти сорок лет, а такие разговоры его по-прежнему напрягали.
23
Калатувки — горнолыжный комплекс вблизи Закопане.