Пересмешник
Шрифт:
— Возмутительно! — верещал он, подпрыгивая перед жандармом и явно считая, что это действие придаст ему значительности. — Такая задержка! Дайте! Дайте справку с печатью, иначе профсоюз оторвет мне голову!
Стэфан тихонько фыркнул, возвращая меня к действительности.
— Что? — не понял я, перестав смотреть в окно.
— Тот жвилья. Его глаза. Клянусь Всеединым, они были крайне изумленными, когда ты принял Облик. Он явно не ожидал от тебя ничего подобного, мой мальчик.
Надо думать. Каждого жителя Рапгара с самого детства учат одному простому правилу — по возможности не задирать лучэров с красными и янтарными глазами. Это старая кровь, сохранившая в себе память предков и, в отличие от остальных Детей Мух, [18] способная использовать и Облик, и Атрибут. Лишь Всеединый знает, кем они станут, когда вы нападете, и что они с вами сделают.
18
Дети Мух — одно и уничижительных прозвищ лучэров. В древних рукописях писали, что лучэры произошли от вырвавшемся из Изначального пламени огненной мухи (хотя это и не так).
Все остальные чэры — свежая кровь, дети лучэров и людей, утратили древнее знание. И с ними можно уже не быть настолько вежливыми.
Мои глаза не алые и не желтые — они пепельные, но кровь моего отца оказалась сильна. У меня есть мой Облик и есть Атрибут. Конечно, им далеко до того, что имеется у Данте или того же Князя, но порой и этого достаточно, чтобы выиграть схватку. К примеру, в такой день, как сегодня.
Я выглянул в окно.
Мы уже проехали окраины Рапгара и Вольный город и теперь, миновав разветвление железнодорожной колеи, уходящей налево, к туннелю, проложенному под Холмами, приближались к вокзалу.
Рапгар, это огромное чудовище, раскинувшееся на двух берегах морского фьорда и окрестных островах, западной оконечностью упирающееся в пресноводное озеро Мэллавэн, вырастал из-за горизонта бесконечными домами, дорогами, постройками и трубами далеких заводов и фабрик. Наш славный город — это одна большая братская могила мертвых, не совсем мертвых, не слишком живых и тех, кто делает вид, что он жив.
Он притягивает и отвращает одновременно. Столица страны многогранна, словно раздавленный калейдоскоп, из которого высыпались разноцветные стеклышки — зеленые, синие, красные и черные. Все вперемешку. Здесь можно найти настоящее сокровище и смрадный мусор, уютный уголок и отвратительную ночлежку, отыскать друга и обрести массу врагов, начать новую жизнь или же распрощаться с ней навсегда. Рапгар — страна множества рас, королевство богачей, царство нищих, мир пара и электричества, пропахший гарью, порохом, испражнениями скангеров, утонченными духами, свежим морским бризом, Королевством мертвых и персиковыми садами.
Районы Иных, плотно застроенные, с теснящимися друг к другу домами, темными крышами, серыми стенами, высокими шпилями старой застройки тянулись по обе стороны от железной дороги. Здесь, как всегда, царили оживление и сутолока. Люди и нелюди спешили по своим делам, торговали и заключали сделки. Наперегонки с поездом отправились несколько фиосс. Судя по бледным полоскам на брюшках — совсем еще дети, каким-то чудом умудрившиеся вырваться из-под назойливой опеки родного роя.
Пузатый молодняк, весело жужжа, летел рядом с моим вагоном. Один из них заметил, что я наблюдаю за этой гонкой, помахал мне черной лапой и растянул зубастую пасть, что означало дружелюбную улыбку. Я помахал в ответ, и он, довольный вниманием, поднажал еще сильнее, надеясь если и не обогнать паровоз, то хотя бы позлить машиниста ка-га.
Они отстали от «Девятого скорого», лишь когда начался университетский район Маркальштука — ухоженный, с подстриженными газонами и золотыми парковыми рощами — прекрасный оазис среди диколесья южных районов Рапгара. Гордость университета — огромная обсерватория, купол которой в хорошую погоду был виден даже с противоположного берега, — на секунду закрыла собой половину неба, а затем сгинула, уступив свое место университетским корпусам.
— Ты хотя бы осознал, что тебя могли убить? — нарушил молчание Стэфан.
Я хотел ему ответить, что как-то поздно трепыхаться по поводу собственной смерти, но решил не раздражать по-пустому.
— Внимание жандармов тебе ни к чему, — продолжал давить амнис.
— Перестань! — отмахнулся я от него. — Ничто в этом мире не способно испортить мою репутацию. Нечего уже портить.
Поезд тем временем выехал на мост Разбитых надежд — самый длинный и высокий в Рапгаре. Он соединял южный берег с Сердцем — крупным островом, который был связан с другими, более мелкими островами и северным берегом. Висячий мост построили почти двадцать лет назад, и тогда никто не верил, что это огромное стальное сооружение длиной почти в полторы мили, с уходящими в воду опорами, взлетающими на недосягаемую высоту алыми крыльями и натянутыми стальными тросами, горящее ночью электрическим светом, — простоит хотя бы день. Но он выдержал, несмотря на то что до сих пор казался многим слишком изящным, хрупким и воздушным.
Кроме железной дороги по мосту проходила и обычная — для экипажей и пешеходов. Предприимчивые ка-га обо всем позаботились и постоянно тянули плату из города за право пользования своим детищем. Уже пару раз случались ситуации, когда мэр пытался протащить в Городском совете предложение о национализации важного для города объекта. Но Глас Иных и забастовки ка-га, а также недовольные акционеры из числа уважаемых жителей Рапгара на корню пресекали эти попытки градоначальника перевести денежный поток в свои руки.
Впрочем, мост Разбитых надежд так назывался не потому, что он не рухнул в первый же час после завершения строительства, на чем букмекеры потеряли кучу наличности. И не оттого, что у мэра так и не получилось взять власть над этой золотой жилой. Просто последние двадцать лет прыжок с моста — чаще всего используемый способ расстаться с жизнью.
Сюда приходят все — проигравшиеся в Яме, несчастные влюбленные, лишенные гражданства, потерявшие работу, расставшиеся со всеми надеждами и просто уставшие от сумасшествия нашего мира.
Четыре с небольшим секунды свободного падения — и покойника, если тому повезет попасть в течение и всплыть, через несколько дней баграми вытаскивают из воды лодочники или жандармы. Или же, если они не поспешили, набежавшие скангеры или выползший из темной норы тру-тру оприходуют несвежее мясо по-своему. Падальщики и людоеды чувствуют мертвых гораздо лучше, чем живые.
Далеко на западе в голубоватой дымке виднелась широкая серая ребристая полоса — дамба дьюгоней, отделяющая огромное озеро Мэллавэн от фьорда, вода в котором была чем дальше от преграды, тем солонее. Перед дамбой раскинулся низкий, застроенный домами длинный остров. Я бы на месте жителей его районов — Паутинки, Хвоста и Гетто Два Окна — нервничал. Чуть ли не каждый год газеты писали, что по всем математическим расчетам выстроенная дьюгонями плотина не выдержит напора воды и зальет Рапгар по крыши. Если такое случится, то Паутинка и иже с нею утонут первыми в течение нескольких минут.
Правее от дамбы располагались самые грязные заводские и фабричные районы. Очаровательная четверка: Пепелок, Дымок, Сажа и Копоть. Я в жизни там не был и надеюсь, что никогда не попаду, так как у меня нет запасных легких.
Многочисленные трубы предприятий, работающих на благо города и страны, пачкали небо бесконечными столбами дыма самых странных и нелепых цветов, вплоть до алого и зеленого. При ясной погоде, когда начинался закат, из-за этих выбросов в воздух солнце окрашивалось во все оттенки радуги, а его лучи создавали и вовсе не виданные оптические эффекты. Боюсь, таких перемешанных палитр не мог бы изобрести даже воспаленный мозг лунатика, который обожрался наркотика мяурров.