Переступить черту (сокращ.)
Шрифт:
В центральный проход вышел невысокий мускулистый человек, откашлялся:
— Всем привет. Я Джек. А вот этого моего приятеля можете называть Маленьким Джоном. Приношу искреннейшие извинения за то, что нам пришлось задержать вас здесь. Если кому-нибудь нужно в уборную, просто поднимите руку, вас проводят. Вода и еда у нас имеются. Чтобы получить пищу, нужно опять-таки просто поднять руку. Хотите прилечь — пожалуйста, на скамейку или на пол, вон там, у стены. Если не будете нам мешать, все пройдет гладко.
Кто он, этот хам, читающий им наставления, как будто они дети, оставленные после уроков? Стивен Хопкинс встал.
— Чего вы от нас хотите? — гневно спросил он. — Почему оскорбляете память моей жены?
— Мистер президент, — сказал Джек и, улыбаясь, направился к нему по проходу. — Не надо разговаривать с нами таким тоном. Я изо всех сил стараюсь быть вежливым. И искренне прошу вас, сделайте то же самое.
Хопкинс не привык к подобному обращению и проговорил, едва сдерживая гнев:
— В таком случае не соблаговолит ли джентльмен в лыжной маске объяснить собравшимся, почему их держат здесь в заложниках?
Несколько заложников нервно рассмеялись.
Джек засмеялся тоже. А потом, подойдя к президенту поближе, схватил его за волосы.
— Почему-почему? — сказал он Хопкинсу прямо в ухо. — Вот что всегда мешало вам, Стиви. Вам вечно хотелось все знать.
— Сукин сын! — взревел Хопкинс.
— Вы обозвали мою мать сукой? — поинтересовался Джек. — Еще один такой неуважительный выпад, и я выну ваши кишки и заставлю вас съесть их.
Он выволок бывшего президента в проход и с силой толкнул. Хопкинс рухнул на пол.
Джек вздохнул и улыбнулся всем прочим заложникам.
— Вспылил, что поделаешь, — сказал он. — Теперь вам известна моя единственная слабость.
Он помолчал, словно задумавшись, а затем обернулся к Хопкинсу:
— Знаете что, мистер президент? У вас сегодня был тяжелый день. Почему бы вам не отправиться домой? Убирайтесь.
Двое громил ухватили бывшего президента под мышки и быстро поволокли его к выходу.
Джон Руни, человек, которого назвали «кинокомиком десятилетия», молился. Он, может быть, и отошел от церкви, но был когда-то крещен и потому тихо сидел на скамье и читал «Отче наш».
Он дошел до середины молитвы, как вдруг что-то легонько стукнуло его сзади по шее. Оглядевшись, он увидел на скамье рядом с собой бумажный шарик, скатанный из страницы, которую кто-то вырвал из сборника гимнов.
Руни прикрыл шарик ладонью, взглянул на охранявших их бандитов. Самый здоровенный из них, Маленький Джон, сидел на алтарном возвышении, словно на капоте машины, и зевал во весь рот.
Руни развернул записку.
РУНИ, Я НА СКАМЬЕ ПОЗАДИ ТЕБЯ. МЕДЛЕННО СДВИНЬСЯ К СЕРЕДИНЕ СКАМЬИ, ТОГДА МЫ СМОЖЕМ ПОГОВОРИТЬ. ПОСТАРАЙСЯ, ЧТОБЫ МЕРЗАВЕЦ НА АЛТАРЕ НИЧЕГО НЕ ЗАМЕТИЛ.
ЧАРЛИ КОНЛАН
Руни сунул записку в карман. Следующие несколько минут он медленно сдвигался по полированному дереву к центру скамьи.
Через несколько минут за спиной у него прозвучал сиплый шепот:
— Видел, как они обошлись с Хопкинсом?
Руни мрачно кивнул и спросил:
— А что будет с нами, как думаешь?
— Ничего хорошего, — ответил Конлан. — Это я гарантирую.
— Ну а мы что можем сделать? — спросил Руни.
— Драться, — ответил Конлан. — На скамье за мной сидит Тодд Сноу, договаривается с магнатом Ксавье Брауном. С тобой нас будет четверо.
— Но что мы можем? — спросил Руни. — Ты же видел, что они сделали с Хопкинсом, а он всего-навсего рот открыл.
— Пока будем ждать. Терпеливо. Выбирать слабое место. Втроем мы сумеем скрутить одного, а то и двух из них. С этого и начнем.
Бурная радость, с которой журналистка «Нью-Йорк таймс» Кэти Калвин покидала собор, быстро сменилась досадой: ей вместе с остальными освобожденными заложниками пришлось ждать, когда их опросят полицейские. Их всех загнали в универмаг «Сакс» и выпускали по одному лишь после беседы с детективом.
Но потом Калвин заметила антенны телевизионных фургончиков, торчавшие из-за полосатых ежей заграждения. «Постой, а на что ты жалуешься? — спохватилась она. — Ты же оказалась там, куда стремятся попасть все эти журналисты. За полицейским кордоном!»
И Калвин быстренько прикинула стратегические выгоды своего положения. Во время захвата заложников она находилась в соборе. Она стала свидетельницей осады собора, наблюдала ее изнутри, то есть оказалась в положении совершенно исключительном.
Внезапно по толпе прокатился шумок. Все, и Калвин в том числе, вытянули шеи. Она увидела, как приоткрывается центральная дверь храма. Что дальше? Калвин подбежала к выходу из универмага, поближе к самой свежей из новостей.
А затем, во второй или в третий раз за это утро, Калвин, видавшая виды журналистка, не поверила своим глазам. «О боже», — прошептала она.
Я все еще сидел в автобусе командного центра, обсуждал с Мартелли и Мейсоном стратегию переговоров, когда двери собора опять открылись и на каменные плиты ступил, пошатываясь, Стивен Хопкинс. Они отпустили Хопкинса? Но почему?
Еще один неожиданный ход. То, что преступники освободили бывшего президента, замечательно, однако все их поступки были совершенно непредсказуемыми. Или непредсказуемость и была их целью? Лично я в этом сомневался.
Полицейские и толпившиеся за кордоном граждане заорали: «Ура!»