Пересуд

Слаповский Алексей Иванович

— И кем работаем? — интересовался Маховец.

— В кафе.

— Торгуем?

— В кухне торчу, готовлю. Хотя, бывает, буфетчицу заменяю. Да еще потом полы мою. Вламываю, короче. И никогда ни в чем замешана не была. Хозяин, тот — да, жулик сплошной.

— Ужас! — посочувствовал Маховец. — И как же он жульничает, подлюка?

— Да понятно как. То масло просроченное возьмет, то мясо не штампованное откуда-то привезет, а ты готовь.

— Треть мясного импорта в России — контрабанда! — дал справку Курков, который по вечерам не имел

привычки работать и потому смотрел телевизор. Он много вообще знал постороннего, что, однако, расширяло кругозор — как правило, в области существующих недостатков.

— То есть вам, значит, из гнилых продуктов приходится готовить? — уточнил Маховец.

— Не то что гнилые… Приходится, а куда денешься? — сердито сказала Любовь Яковлевна.

— А заявление прокурору написать? — спросил Маховец.

— Какому прокурору? На кого?

— Обычному прокурору. Прокурорскому. На хозяина.

— Ага, спасибо! Хозяина возьмут, кафе закроют, где я работать буду?

Пассажиры невольно усмехались — они уже поняли, к чему ведет Маховец. Только Любовь Яковлевна не догадывалась. И Маховец ей разъяснил:

— Получается, Ольга Яковлевна…

— Любовь Яковлевна…

— Извините. Получается, Любовь Яковлевна, вы в преступной деятельности своего хозяина тоже замешаны.

— Это как это?

— Атак. Он отравленные продукты привозит, вы из них готовите. Никто еще не умер от вашей еды?

— Что вы говорите-то? — возмутилась Любовь Яковлевна. — Я же не говорю — отравленные, я говорю — просроченные! Есть разница?

— А разве закон разрешает использовать просроченные продукты? Нет, Любовь Яковлевна, это называется — соучастие в преступлении по предварительному сговору и согласию. Года три минимум, а если кто умер, то все десять! У вас где кафе?

— У вокзала…

— Вот! Покушал у вас человек, сел в поезд, а ночью взял и копыта откинул. Почему, как — неизвестно. Вскрытие сделали, диагноз: отравление. А доказать ничего нельзя — он и на вокзале мог покушать, и в поезде, и где попало. И разъезжаются ваши трупы по всей стране, а вы даже и не знаете!

— Какие трупы, вы чего? Ни одной жалобы сроду не было!

— Мертвые не жалуются! — отчеканил Маховец. — Господа выездная коллегия народного суда! — обратился он к Притулову, Личкину, Федорову и Петру. — Виновна эта несчастная гражданка или невиновна?

— Виновна! — сказал Петр. — Я один раз взял пирожков тоже в кафе у вокзала, такое было, еле живой остался.

— Виновна! — с улыбкой подтвердил Притулов.

— Виновна! — весело выкрикнул Личкин.

Федоров промолчал.

— Вот так, Любовь Яковлевна, — с сожалением сказал Маховец. — Народный суд вас приговорил.

— Да ну вас! — махнула рукой Любовь Яковлевна. — Так на каждого можно навалить неизвестно что!

— А я об этом вам и озвучиваю! Что если мы сидели в тюрьме, то это случайно. А если вы не сидели, то это тоже случайно. Или кто-то не согласен? Кто-то все-таки ничего не совершил? А?

— Это как

в кино получится сейчас, — сказал Димон. — Я кино видел, там тоже сидели присяжные, кого-то судили, а сами виноваты оказались.

— Меньше смотрите всякую глупость, — посоветовала Наталья. — Кино вообще искусство плоское и глупое, — высказала она заветную мысль, которая возникла у нее после того, как она, всерьез готовясь к профессии киноактрисы, за год посмотрела фильмов больше, чем за предыдущую жизнь, и была жестоко разочарована.

00.10

Зарень — Авдотьинка

— А вы почему ручку не подняли? — спросил Маховец Елену. — Ни в чем не замешаны?

— Не вяжись к девушке, — сказал Петр, намекая этим, что она под его опекой.

Маховец проигнорировал:

— К кому вязаться, Петя, это я сам решу. Ну? Жду ответа!

— Только честного, — встал рядом с Маховцом Притулов. — А я пойму. Я всегда насквозь вижу, если женщина врет.

— Не собираюсь я исповедоваться перед вами! — отвернулась Елена. Ей и Маховец-то был противен, а уж Притулов тем более.

— В самом деле, чего ты? — спросил Петр Маховца.

Маховец понял, что пора задействовать принцип «бей своих, чтоб чужие боялись». Петр хочет понравиться девушке за их счет, это не по-товарищески. А ведь сидел уже, объяснили ему наверняка, что в тюрьме — то есть, там, где вырабатываются самые правильные мужские понятия, — женщина считается человеком условно. Она есть предмет потребления, как выразился один сиделец с большим жизненным опытом. Там, если тебе в голову взбрело рассказать об отношениях с женщиной (что обычно не принято — не будешь же ты всем повествовать, как ты сегодня баланды покушал), то и слова должен выбирать строго: нельзя, к примеру, сказать «я с ней трахался», а только так: «я ее трахал».

— Отсядь-ка, — сказал он Петру.

— А ты что, начальник тут?

— Конечно. Отсядь, я сказал.

Петр терпеть не мог физических контактов на уровне драки, но очень уж не хотелось опозориться на виду у понравившейся девушки — и не только на виду, но в волнующем соседстве с ней.

— Друг, успокойся, давай отдохнем, выпьем, — миролюбиво предложил он Маховцу. — И вообще, обсудить бы надо, что делать. Может, уже догадались, может, за нами погоня уже?

— Рельсы переводит, — сказал Притулов, глядя на Елену.

А Маховец спросил, уставив на Петра глаза, которые, казалось, меняли цвет — от добродушно серого, до зло зеленоватого. Сейчас зеленоватого было больше.

— Я не понял, ты с нами или с ними?

— С вами.

— Тогда не мешай. Я же вреда не сделаю никому, а просто — спросить девушку.

Петр неохотно встал и прошел вперед, сел рядом с Федоровым.

— Ну так что, сами признаемся или следствие будем проводить? — спросил Маховец Елену.

— Не в чем мне вам признаваться.

Маховец решил применить тот же метод, что и к Любови Яковлевне.