Пересвет. Инок-Богатырь против Мамая
Шрифт:
И тогда игумен Сергий убедил Пересвета, побеседовав с ним наедине, уйти подальше в лес, построить скит и излечить душевные раны одиночеством и тяготами отшельнической жизни.
Удалившись в лесную чащу, Пересвет выстроил избушку неподалеку от того места, где была схоронена Шуга. Поначалу он волком выл от безутешного горя, ежедневно приходя к одинокой могилке. В слезах и трудах проходили дни Пересвета в первые полгода пребывания в скиту. Наконец, ослабев от слез, как после долгой болезни, Пересвет ощутил в себе выстраданное облегчение, к нему опять вернулся покой, словно ему
И при свете дня, и бессонными ночами Пересвет, размышляя, укрепился в мысли, что, ни о чем не жалея ни в прошлом, ни в настоящем, ничего не желая от будущего, он пережил все отпущенные ему радости и печали и ждать ему больше нечего. Все то, что он любил, к чему стремился, все то, что его радовало и волновало, – это все утратило для него интерес. Ежедневно совершая молитвы перед грубым деревянным крестом, вкопанным в землю, Пересвет желал лишь одного, чтобы Богородица опять предстала перед ним наяву, открыв ему смысл и цель его дальнейшего существования.
Спустившись с речного обрыва, Пересвет направился по протоптанной им же тропе к своему одинокому жилью на лесной опушке. В руках у него была котомка, наполненная мотками нарезанной ивовой коры. Еще издали Пересвет увидел, что возле потемневшей от дождей избушки маячит одинокая фигура в черной монашеской рясе. Это был Ослябя. Только он навещал Пересвета в его уединении, принося ему соль, толстые нитки для починки одежды, сухари и мед.
Долгое отшельническое житье приучило Пересвета к неприхотливости, теперь он мог обходиться без многих вещей, мог голодать по нескольку дней, мог выносить жару, холод и укусы злого лесного гнуса.
– Покуда добрался до тебя, брат, думал, комары меня заживо сожрут! – промолвил Ослябя, после приветственных слов и объятий с Пересветом. – И как токмо ты спасаешься от этих летучих кровопийц!
– Натираюсь соком сабельника и зверобоя, тем и спасаюсь, – ответил Пересвет, сбросив с плеча котомку. – Присядь, друже. Сейчас я костерок разведу подымнее, это тоже верное средство от комаров.
Ослябя уселся на суковатый сосновый чурбак. Он кивнул на котомку, лежащую у дверей избушки:
– Что за добычу из лесу принес, брат?
– Лыко там, – сказал Пересвет, ломая сухие ветки для костра, – лапти плести буду, а то сапоги мои совсем износились.
– Сказал бы мне в прошлый раз, я ныне принес бы тебе новые сапоги, – проговорил Ослябя, обмахиваясь березовой веточкой. – В сырую-то погоду в лаптях шибко не походишь, брат.
– Волк круглый год босым ходит, и ничего, – усмехнулся Пересвет.
– Так волчище и мясом круглый год питается, и постов не соблюдает, – в тон Пересвету обронил Ослябя. – Нечего тебе, брат, на волка равняться.
С помощью кресала Пересвет запалил пучок сухой травы и бересту. Огонь быстро разгорелся, с треском пожирая сухую щепу и ветки. Едкий дым заклубился над избушкой, подхваченный свежим ветерком. От дыма у Пересвета заслезились глаза. Сидя на обрубке бревна, он продолжал подбрасывать в костер сухой валежник.
– Расскажи хоть, друже, что на белом свете делается, – обратился Пересвет к Ослябе. – До монастыря хоть
– Событий в миру хватает, брат, – промолвил Ослябя, придвинувшись поближе к костру. – В Литве умер Ольгерд, оставив своим преемником на троне Ягайлу. Сводным братьям Ягайлы это не понравилось. Сыновья Ольгердовы теперь грызутся друг с другом, а их дядя Кейстут никак примирить их не может. Ягайло ищет поддержки у тевтонских рыцарей, обещает им за это уступить Жемайтию.
– Вот злыдень! – невольно вырвалось у Пересвета.
– Кроме этого, Ягайло сговаривается с Мамаем, пытаясь натравить его на Москву, – продолжил Ослябя. – Старшие сводные братья Ягайлы заключили союз с московским князем, дабы с помощью Дмитрия Ивановича сбросить с литовского трона ненавистного Ягайлу. Обо всем этом стало известно от Стефана, который недавно побывал в нашей обители. По милости митрополита, Стефан стал игуменом московского Симоновского монастыря.
– Высоко взлетел Стефан! – улыбнулся Пересвет. – Добился он таки игуменского сана.
– Однако не литовские распри ныне занимают люд московский, – после краткой паузы с неким многозначительным ударением сказал Ослябя. – В прошлое лето случилась битва на реке Воже между татарами и московской ратью. Ордынцы шли изгоном на Русь, но Дмитрий Иванович быстро собрал полки и разбил нехристей во владениях рязанского князя Олега. Множество татар полегло в той сече, говорят, ордынский мурза Бегич тоже голову сложил. Он-то и вел татарскую конницу на Русь. – Ослябя помолчал и добавил: – В Орде большой сполох идет, Мамай несметное воинство собирает, о том сообщают купцы, что прибывают в Москву и Владимир степным шляхом. Мамай намеревается сам вести свои тумены на Русь.
– Что же Дмитрий Иванович поделывает? – Пересвет взглянул на Ослябю. – Чай, не сидит сложа руки?
– Конечно, Дмитрий Иванович готовится отразить Мамаево нашествие, – ответил Ослябя, – токмо князья соседние оробели раньше срока, не спешат они помогать московскому князю. Рязанский князь Олег и вовсе заключил союз с Мамаем.
– Опять старая песня, – проворчал Пересвет, – всяк сам за себя стоит.
– И самое главное хочу тебе поведать, брат, – произнес Ослябя, глядя в глаза Пересвету. – Игумен Сергий призывает тебя в обитель на Маковец. Пришла пора нам с тобой принять иноческий постриг. Поскольку мы друзья с тобой, поэтому отец Сергий желает рукоположить нас обоих в один день.
У Пересвета вдруг комок подкатил к горлу. Он отвернулся, чтобы скрыть от Осляби слезы, выступившие у него на глазах.
– Отшельническая жизнь не конечная цель, брат, а лишь ступень на пути укрепления твоего духа, – негромко сказал Ослябя, чувствуя волнение, охватившее Пересвета. – Прожив три года в уединении, ты закалил свой дух в борьбе с демонами безлюдной глуши. Таков был путь самого Иисуса, который после сорокадневного искушения Дьяволом в пустыне вернулся к людям окрепшим духовно. Прежде, брат, ты читал об этом отшельничестве Иисуса в Евангелии от Луки, а ныне ты сам прошел сей нелегкий путь и очистился душой.