Перевал Подумай
Шрифт:
Но Аркадий Викторович не приметил ее наступления, как не замечал и смены других времен года. Поскользнувшись на замерзшей лужице, он чуть не упал и невольно схватился за плечо поравнявшегося с ним прохожего.
— Финансовый кризис, не так ли? — доверительным тоном заговорил прохожий. — Не удивляйтесь и не сердитесь. Я вас знаю, хотя мы и не знакомы. В общем, я близко знаю вашу дочь. Моя фамилия — Вержбловский. Ничего вам не говорит? Я так и думал. Но право же, это не помешает нам выпить за более близкое знакомство.
Синяев и опомниться не успел, как рука этого человека уже властно взяла его под локоть, и они пошли.
Эта мысль окончательно его успокоила, и он даже начал краем уха вслушиваться в то, что говорил его спутник. Сначала о Нинке… Неопределенно, но вроде бы ничего плохого. Потом о его положении в институте, о какой-то срочной командировке на трассу, которую он, Синяев, может попросить, о небольшом поручении, о внезапно заболевшем друге… Чепуха… Но лучше слушать, молчать и соглашаться. Дальше будет видно.
Немеркнущий вечер по-прежнему светил городу и людям, таинственно красил лица девушек, спешащих в парк на каток или на берег моря. Весенними первоцветами вспыхивали то там, то здесь легкие вязаные шапочки, сменившие пуховые серые, как сумерки, шали. И отчаянно весело прозвенели по плитам каблучки девчат, бегущих в одних туфельках на концерт.
Вержбловский с Синяевым свернули с просторной светлой улицы и погрузились в глухой сумрак каменной арки. За нею их поджидала никому не радующаяся распахнутая дверь старого дома. Синяев с удивлением всмотрелся: он даже и не думал, что этот дом жив до сих пор. Когда-то город им гордился, и он сам строил его. Торопливо, но в заданный жесткий срок. «Сегодня мы с тобой равны, — подумал Аркадий Викторович, — обоим нам пришел Конец, хоть мы еще и числимся в живых. Но ты хорошо послужил людям, сделал все, что мог, а я… Ладно. Тяпнуть бы скорее, что ли…»
Труд архитектора сходен с трудом садовника, и там и тут лишь потомки познают истинную цену созданного. Сколько погибает недолговечных хилых саженцев, сколько исчезает и непродуманных, вычурных сооружений, не нужных уже к концу жизни одного поколения. Но как долог век того, чему сейчас отдана твоя душа? Этого не знают ни садовники, ни строители Но сады поднимаются и растут дома. И обо всем судит Время.
Александр Ильич стоял на самой высокой точке склона, возле покосившейся хатки, упрямо не признававшей морских далей. Даже огород возле нее тянулся к городу, а не к морю, внизу на большой расчищенной площади сновали бульдозеры. Огромный морской амфитеатр словно стряхивал с себя надоевшую шелуху временных жилищ и заборов. И оттого еще свободнее и шире просматривалась ослепительно синяя бухта и далекие, замыкающие ее склоны в блестках снега. Природа требовала от людей созидания, равного себе по совершенству.
Эта мысль возникла у него давно, еще зимой, и только теперь окончательно созрела, нашла словесное выражение. Да, это главное: единство природы с тем, что строит человек на земле……..
«Лет через пятнадцать этот склон станет таким, каким он должен стать», — думал Александр Ильич. Пусть почти столько же лет он отдал своему проекту, но он готов отдать всю жизнь, чтобы увидеть свое дело осуществленным.
Непонятно почему вспомнилась болтовня Наташи о том, что «нарисовать — так не поверят». Бедная, она так и не поняла ничего… Кричала о его неудачливости, изо всех своих слабых силенок тащила его к надежному, обжитому берегу. Опять возникло чувство вины перед нею, слишком долго позволял себе не замечать, что берег — чужой. А как-то сложится ее жизнь теперь?
Приземленные, надоедливые заботы нарушили недавний высокий мысленный настрой.
Собственно говоря, ведь еще неизвестно, чей проект утвердит Москва?
На солнце набежало быстрое весеннее облако, и бухта померкла; стали видны мелкое ледяное крошево возле берегов и куча хлама, натасканная прибоем и людьми. И домики портового поселка смотрели на мир с непобедимой уверенностью, что сегодняшний день принадлежит им наверняка, а там еще посмотрим…
Александр Ильич повернулся и пошел к институту. Перед ним лежали две дороги: магистраль главной улицы и неприметная тропка через парк. Он выбрал вторую, потому что она вела мимо строящегося нового Дворца спорта. Там Валина бригада. Он знал, что Валю не увидит, она работает внутри здания, и все-таки хотелось пройти хотя бы поблизости.
Который уж раз, проходя мимо стройки, Александр Ильич думал, что зданию чего-то не хватает, чтобы быть современным, чем-то поразить воображение и привлечь сердца молодых. Валя, наверное, тоже понимает это и, может быть, как-то постарается восполнить этот просчет внутри здания? Впрочем, и от нее тут не все зависит, да и неизвестно, чувствует ли она то же, что и он? Александр Ильич не знал, на чем основывается его убеждение, что она смотрит на мир его глазами, и в то же время верил в это.
…В институтском коридоре к Александру Ильичу всегдашней деловитой походкой подошел Гольцев. Александр Ильич весь внутренне подобрался, ожидая очередного язвительного выпада. Узкие губы Гольцева раздвинула совсем не идущая к ним улыбка.
— Поздравляю, коллега! От души поздравляю! А кто старое помянет, тому и глаз вон, не так ли?
— С чем же вы поздравляете меня? Не понимаю…
— Ну как же! В центральной прессе получил одобрение Вильнюсский проект. Вы не читали сегодня «Правду»? А ведь это значит, что и вы со своим решением попали в точку. Принцип тот же… Теперь уж Москва наверняка одобрит ваш вариант. Да я так и говорил Синяеву, он совершенно напрасно втравил меня в эту авантюру. К сожалению, я был новичком в ваших краях и недостаточно ясно представлял местные условия, иначе…
— Разрешите пройти, — сказал Ремезов ледяным тоном. — Я не заменю вам Синяева.
Гольцев молча посторонился.
Глава X
Город будет жить, пока он — чья-то непокидаемая родина, пока он нужен и дорог людям, пока в его домах одно поколение сменяет другое, а деревья, высаженные на его улицах отцами, поднимают сыновья. И Валя уже знала, что такое право на жизнь у этого города есть. Неожиданные среди лиственниц тополя высажены еще первооткрывателями края. Они до сих пор радуют людей живым шелестом своей листвы. Есть в городе и династии старожилов — геологов, горняков, шоферов, строителей, рыбаков. А сколько в нем молодежи!