Перевёрнутый полумесяц
Шрифт:
Вот оно! Звук ошеломил нас не меньше, чем само зрелище. Гул усилился раз в десять, нам приходится кричать, чтобы понять друг друга. А внизу, под нами, пылает, поднимаясь к небу, гигантский факел — горит природный газ.
Делаем большой крюк, объезжая место пожара; нам необходимо перебраться через речку, из которой днем и ночью насосы качают воду для тушения огня, и попасть к выстроенному на скорую руку блиндажу.
Чувствуем себя как на иголках; солнце вот-вот сядет, и даже будь тут сейчас машины, все равно мы вряд ли бы успели установить камеры. Ничего не поделаешь, придется переиначить план и вместо вечерних попытаться произвести ночные съемки,
Машины подъехали в полной темноте.
А когда мы закончили фото- и киносъемки, часы показывали второй час ночи. Все мы напоминаем ночных бабочек, привлеченных чарующим светом; спать никому не хочется, хотя встали мы в четыре утра и двадцать один час провели на ногах.
Надо задуть свечу
Чтобы хоть как-нибудь заснуть, мы вынуждены были отъехать далеко за холмы, «в сторонку». Но и сюда доносится гул горящего газа. Никогда еще подобный аккомпанемент не сопровождал ни одного нашего завтрака, ни одного утреннего совещания. Солнце уже стоит высоко, не удивительно, что мы немножко проспали. Чистим камеры и объективы; штатив весь заляпан грязью.
Мы сидим вокруг откинутой дверцы прицепа, которая служит нам обеденным столом. Роберт быстро сварил компот из свежих фруктов.
Решаем использовать выдавшееся свободное время, чтобы съездить к факелу без камер и записать на магнитофон только звук. Заодно сделаем сценарий.
Высота пламени — метров около шестидесяти, температура наверху достигает тысячи пятисот градусов Цельсия, а внизу — почти полуметровый слой льда. Это объясняется тем, что газ бьет из земли под огромным давлением, примерно в двести атмосфер, а при расширении замерзает.
И еще мы узнали, что газовый фонтан забил во время бурения нефтяной скважины, а воспламенился, по всей вероятности, от искры, высеченной при выемке породы. Возможно также, что произошло самовозгорание: в газе содержится много сероводорода. Потерн ценного горючего в результате пожара тут огромны. Такого количества газа хватило бы для обеспечения четырех городов с миллионным населением — это почти в три раза больше, чем население всей Албании. Если пожар не погасить, газ будет гореть несколько лет.
Принцип удивительно прост: надо задуть свечу.
Но свечка эта — целый чертов факел: шестьдесят метров высоты и двести атмосфер давления. Поэтому тушить ее придется силой. А о том, чтобы «дунуть» как следует, позаботятся полтора центнера взрывчатки.
На территории вокруг горящего факела стоит невыносимая жара. Пламя обжигает за сотни метров; находящийся в каких-то ста метрах от огня двухметровый железный кессон раскален так, что к нему не прикоснуться. Но это единственное место, где можно спрятаться с кинокамерами, сменить кассету и минутку посидеть — вытереть ручейки пота и немножко передохнуть. Мы не слышим друг друга даже на расстоянии четверти метра, все режиссерские и операторские указания приходится писать на вырванных из блокнота листочках.
— Вот вам два асбестовых костюма! — кричит прямо на ухо Миреку подсобный рабочий, подавая ему тяжелый сверток.
Это внимание к нам больше всего оценил Роберт. Он пришел на свое рабочее место в коротких брюках, и ему то и дело приходится отбегать в сторону и прятаться за железную плиту. Без асбестовых костюмов рабочие вообще не подступились бы к огню, так как обычная ткань распалась бы за пять минут. А что бы стало с людьми?
Рабочие уже укладывают рельсы на подготовленный путь подхода. Передвигаются они с трудом, неуклюже: им мешают вес асбестовых костюмов и мощные струи воды, извергаемые на них насосными агрегатами. Другие насосы направляют водяные потоки прямо на огонь: надо хоть немного увлажнить воздух и сбить температуру. Мы пытаемся подойти с камерами как можно ближе к пламени. В пятидесяти метрах от него кажется, что вот-вот свалишься.
А по высохшим наполовину лужам уже движется гусеничный трактор, таща за собой кран, на котором будет подвешена взрывчатка. Кран уже на рельсах, люди в последний раз осматривают местность и подают нам знаки руками, чтобы мы покинули поле.
Нам во что бы то ни стало нужно заснять кульминационную точку борьбы с огнем; картина не может не закончиться кадром, показывающим, как свечка погаснет. Кинокамере сейчас предстоит совершить подвиг. В то время как все живое укроется в блиндаже, она будет снимать без нас. Мы отвинтили бленду для уменьшения сопротивления воздушной волне, воткнули ножки штатива глубоко в вязкую глину, чтобы при взрыве камера не опрокинулась, — что можно еще сделать? Ага, обернем всю камеру полотенцем, — может, из луж брызнет грязь. Ею может залепить и объектив… Что ж, приходится кое-чем рисковать.
Над блиндажом взвился красный флаг. Группа из восьми человек укрепляет ящик со взрывчаткой, потом подвешивает его на блок — и вот кран начинает медленно двигаться навстречу страшному врагу. Люди идут спокойно, не спеша, серьезно, точно за гробом государственного деятеля. Но никто из них не думает о смерти. Они обращают внимание на стыки рельсов, следят за равновесием груза, едва приметно покачивающегося на стреле крана.
Дециметр за дециметром приближается к огню ящик со взрывчаткой и, наконец, останавливается. Люди еще секунду внимательно осматривают все, затем флажок резко опускается к земле, рабочие, доставившие на место предательский груз, неуклюже бегут назад под прикрытием четырех водяных струй.
Мы ощущаем биение собственного сердца где-то в горле: скорее, ребята, поднажмите, у вас за спиной — в двух метрах — смерть, которая в любую минуту может вырваться из своей асбестовой тюрьмы; вы же знаете, что у вас за союзник!
Наконец они вошли в блиндаж. Когда смотришь на них вблизи, на их прищуренные глаза, на то, как даже отсюда продолжают они наблюдать за своим делом, то так и хочется броситься к ним, обнять или хотя бы крепко пожать руки и сказать что-нибудь о героизме. Но у них нет времени. Они загоняют в блиндаж последнего рабочего, озабоченно поглядывают на кинокамеру, кивают подрывнику.
Первая ракета, вторая.
Люди в битком набитом блиндаже ждут, затаив дыхание. Как все пройдет? Удастся ли? Погаснет пламя или будет и дальше хозяйничать здесь, пуская на ветер несметные богатства, уже не принадлежащие ему?
Грохот взрыва сотрясает блиндаж, еще слышится глухое гудение горящего пламени — и вдруг наступает тишина, только сюда долетает какое-то сухое шипение.
— Ура! — закричал кто-то.
Все взгляды устремлены на то место, которое еще минуту назад напоминало вход в Дантов ад.