Переворот

Кудинов Иван Павлович

Зал ответил недружными аплодисментами.

— И еще, господа, есть одна подоплека, — продолжал Авксентьев. — Союзники, выполняя свой долг, поддерживают нас всячески, и недалек тот день, когда мир и порядок воцарятся в России. Поэтому нам уже сейчас нужно позаботиться о том, чтобы страна наша вышла из этих испытаний монолитно-единой, чтобы с нею считались… Вот почему Директория, — подвел к главному, — предлагает всем областным правительствам, независимо от их партийной принадлежности, сложить свои полномочия и подчиниться постановлениям и законам единой всероссийской власти Мы долго и упорно говорили о спасении России. Теперь идет речь о воссоздании России. Будем же, господа, стойкими и мудрыми в эти

трудные для России дни и не оставим ее в беде…

Заседание Думы кончилось поздно вечером. После горячих дебатов, вызванных выступлением Авксентьева, мучительных колебаний и некоторых пустых формальностей было, наконец выработано и принято решение: «Сознавая великую жертву ради спасения России, Сибирская областная дума слагает свои полномочия…»

Авксентьев остался доволен. По правде говоря, он не ожидал столь скорого и положительного решения вопроса. И все это время, пока находился в Томске, занимаясь неотложными правительственными делами — встречался с нужными людьми, посещал всевозможные учреждения и организации, присутствовал, наконец, на прощальном ужине, устроенном теперь уже бывшей думой, где снова пришлось произнести речь, — все это время глава Директории пребывал в хорошем, приподнятом настроении. Ужин ему понравился. Общество собралось приятное. Были дамы. И как-то само собой вышло, что разговор коснулся волнующей всех темы — нынешнего местопребывания правительства. Авксентьев охотно поддержал разговор и согласился, что Томск более удобен и предпочтителен для роли столицы, нежели Омск: здесь прекрасное здание университета, богатая библиотека, которая могла бы служить хорошим подспорьем для министерства иностранных дел…

— Сейчас, когда налаживаются дипломатические отношения со многими странами, справочные материалы весьма необходимы, — пояснил Авксентьев.

— Вот, вот! — подхватил Якушев. — И сэр Эллиот, представитель английской миссии, будучи в Томске, удивлялся: почему правительство находится в Омске, а не у нас?

— Правительство поначалу предполагало обосноваться в Екатеринбурге, но потом пришлось отказаться от этой затеи, — признался Авксентьев, — не с руки. А в Омске совсем плохо. Мне самому приходится ютиться в двух маленьких комнатах. Ставку верховного главнокомандования разместили в недостроенном здании…

— Так чего же тесниться? — воскликнул Якушев. — Надо перебираться в Томск. Лучшего места — не сыскать.

— А вы не находите, господа, что лучшее место для Всероссийского правительства — Петербург? Или Москва? — иронически усмехнулся генерал Вишневский. И словно ушат холодной воды опрокинул на горячие головы — разговор о переезде правительства из Омска в Томск тотчас скомкался, оборвался, хотя Авксентьев и попытался еще как-то сгладить резкость слов генерала, намекающего на то, что-де истинные столицы России находятся в руках большевиков… Возразить, к сожалению, было нечего — это действительно так. Но Авксентьев все же оставил за собою последнее слово:

— Ничего, придет время — и в Петроград вернемся. Потом заговорили о другом.

— А вы слыхали, господа? Профессор Масарик назначен президентом Чешской республики.

— Слава богу! На Масарика положиться можно…

***

Столько слов было сказано за эти дни, столько речей произнесено, что даже ночью, во сне, Авксентьев продолжал разговаривать и выкрикивать какие-то слова, призывы и лозунги… И просыпался от собственного крика, весь в липком поту, пугаясь и вздрагивая, тревожно вглядываясь в темноту и постепенно приходя в себя, успокаиваясь и с облегчением думая: «Слава богу, пока все идет, как надо, все складывается удачно! Как-то дальше пойдет?»

Иногда мысленно он уносился далеко вперед, пытаясь вообразить себе, что же будет через

десять-пятнадцать лет в России — картина получалась невыразительной и смутной… Иногда мысли уносили его в прошлое: перед глазами отчетливо и мило возникали тихие переулки старой Пензы, где он родился и рос, учился в гимназии… Потом были годы учебы в Москве, студенческие волнения, исключение из университета, эмиграция… Берлин, Лейпциг, Галле, где он снова учился, избрав специальностью философию. Те годы кажутся ему самыми счастливыми. Он работал в то время над докторской диссертацией на тему «Культурно-этические идеалы Ницше» и защитил ее в Галле у профессора Риля, доброго и милого старичка, который, кажется, еще жив и по сей день. Профессор Алоиз Риль предсказывал ему большое будущее. «И что же… сбылись его предсказания? — мысленно спросил себя Авксентьев и не решился ответить утвердительно. — Наверное, сбудутся, — уклончиво подумал. — Дай бог, чтобы сбылись!..»

Голова побаливала и слегка кружилась — то ли от выпитого вина по случаю сорокалетия (Николай Дмитриевич вернулся из Томска как раз ко дню своего рождения), то ли от горячих и невеселых разговоров на «юбилейном» вечере, в доме заведующего департаментом полиции (бывшего петербургского градоначальника) Роговского, где собрались самые близкие и надежные люди: кроме хозяина, Авксентьева и Зензинова, были еще члены эсеровского ЦК Гендельман и Раков, а также трое гостей из Архангельска, привезших новости, хотя и утешительные — все образовалось у них и встало на свои места, благодаря вмешательству англичан, по и настораживающие: в любое время этот официальный путч может повториться… Тогда Соловками не отделаешься! Гости были взволнованы и горячо убеждали Авксентьева утроить бдительность, а главным образом — укрепить дисциплину в армии. Без этого трудно рассчитывать на стабильность положения.

— Да, да, — согласился Авксентьев, — мне об этом и Керенский писал. Нельзя выпускать армию из-под контроля. Повторение корниловского прецедента может окончательно добить Россию. Это главное сейчас — не допустить повторения… — еще раз он сказал. Затем стал рассказывать о только что завершившейся поездке в Томск. И хорошо, удачно завершившейся, по его мнению, потому что главную свою задачу — «самороспуск» Сибирской областной думы — выполнил блестяще. — Что касается дисциплины в армии, — вернулся к прежнему, — тут все мои надежды на адмирала. Военный министр находится сейчас в войсках…

— Военный министр сегодня вечером вернулся, — уточнил Роговской. Авксентьев удивленно посмотрел на шефа полиции, подумал и сказал:

— Тем лучше, что вернулся! Предосторожность не помешает.

О чем еще говорили? Вспоминали прошлое, но больше склонялись к будущему: все-таки человек больше думает о будущем, тем и живет… Ах, будущее! Оно, как спасательный круг, который бросили тебе — держись! Но до него еще доплыть надо, добраться…

— Ничего, выплывем. Выплывем, если будет единство, — вздохнул Авксентьев. И невольно опять вернулись к архангельскому «уроку», из которого следовало извлечь самое важное: никакой соглашательской политики, никаких компромиссов…

— Но Директория держится пока на компромиссах, — вздохнул Авксентьев. — Политика должна быть гибкой.

Никто не возражал. Было уже за полночь, все устали. Авксентьев, сидя в кресле, изредка забывался в коротком полусне, и как только он закрывал глаза, тотчас возникал перед ним спасательный круг, раскачивался на волнах… Авксентьев плыл к нему, плыл изо всех сил и никак не мог доплыть…

Вдруг раздался стук. Все вскочили. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату, громыхая сапогами, весь в ремнях, морозно поскрипывающих, вошел полковник Волков. Авксентьев испуганно и непонимающе смотрел на него: начальник гарнизона… прямо к нему, а не к военному министру…