Перевозбуждение примитивной личности
Шрифт:
Он опять убежал и принес мне старенький плед.
– Хочешь чего-нибудь выпить в качестве аперитива?
– Нет, спасибо.
Он быстро и ловко разжег костер.
– Динка, только имей в виду, картошка еще не скоро будет, может, съешь пока бутерброд, а?
– А с чем?
– Увидишь!
Через несколько минут он вернулся с большой тарелкой, на которой лежал наломанный лаваш, горка зелени и какие-то толстые золотые неровные колбаски.
– Что это?
– Армянский копченый сыр.
Я попробовала. Это было очень вкусно. И лаваш свежий.
– Костя, создается впечатление, что ты готовился к моему приезду, – засмеялась я.
– Просто надеялся, что согласишься приехать, вот по дороге
– Очень, – ответила я с полным ртом.
Мы сидели друг против друга, ели лаваш с сыром и хохотали, вспоминая школьные шалости и глупости.
– А помнишь, Шадрина, в твое дежурство Вовка Марков перед немецким доску мылом намазал. Мы думали, на ней нельзя будет писать…
– Еще бы не помнить! Писать-то наш немец все написал, а стереть – фигушки. И в отместку заставил меня стирать… Я чуть не плакала…
– Ты вообще плакса была жуткая…
– Не ври, Иванишин!
Когда дрова прогорели, Костя закопал ящик с картошкой в золу.
– И что теперь?
– Минут через сорок будет потрясающая картошка. А я сейчас соображу что-нибудь к ней…
Он опять ушел. Было еще совсем светло, но по-вечернему свежо. Я укрылась пледом и не заметила, как уснула. Проснулась от взгляда. Передо мной на корточках сидел Костя и смотрел. В его светло-зеленых глазах мне почудились какие-то бездны. Как ни пошло это звучит, в них можно было утонуть. Казалось, этот взгляд проникает до самой печенки.
– Костя, перестань так на меня смотреть!
Он не пошевелился, не моргнул глазом.
– Костя, ты что?
– Шадрина, я в тебя влюбился!
– Вот новости! – попыталась улыбнуться я, а у самой в горле пересохло.
– Я в тебя сейчас, когда ты тут так беззастенчиво дрыхла, влюбился заново. Не в ту воображалу, а в эту женщину с прошлым. У тебя большое прошлое, Шадрина? – он говорил почти шепотом, и голос звучал ужасающе сексуально. Да, перед таким ни одна баба не устоит.
– Еще какое, чего там только не было. Даже тюрьма.
– Тюрьма? – вскинулся он. – За что?
– Да одного араба кока-колой по башке шарахнула.
– Что значит кока-колой?
– Литровой бутылкой этой отравы.
– За что? – он улыбался. Мне все-таки удалось свести разговор к шутке. Он долго хохотал, узнав о сроке моего заключения.
– А что еще криминального было в твоей жизни?
Подвоха в этом вопросе я не услышала. Видимо, слухи о знаменитой отравительнице не достигли его ушей. Но теперь могут достигнуть в любой момент… И я все ему рассказала.
– Вот скоты! Что зависть с людьми делает… Мне тоже приходилось с этим сталкиваться, и не раз, противно до ужаса…
– Ты правда ничего не знал?
– Да если б я знал, я бы тут же кинулся тебя искать, предложил бы помощь… А если надо, набил бы кому-нибудь морду…
Он сказал это так просто, что я не справилась с собой и разревелась. Почему такая простая мысль не пришла в голову моему отцу, бабке, когда до них дошли слухи… Эта мысль уже мелькала у меня сегодня. Костя, по сути, совсем чужой человек… «Я бы кинулся на помощь, если бы только знал…» А они знали и не кинулись.
– Это еще что такое? Ты чего тут сырость разводишь, Шадрина?
– Извини, это так… ерунда…
– Между прочим, картошка готова.
Мы ели картошку с маслом, солью и маринованными помидорами, пили водку, и вдруг, когда почти стемнело, запели соловьи. Как давно, как страшно давно я не слышала соловьев.
А Костя тем временем рассказывал о себе:
– Я не собирался быть актером, поступил в МВТУ, но однажды пошел с девушкой на какой-то просмотр в Дом кино. Мы сидели потом, что-то пили, вдруг ко мне подбегает какая-то заполошная тетка и спрашивает, не актер ли я. Нет, говорю, я студент МВТУ. А она начинает ломать руки, умолять меня прийти завтра на пробы
У нас был потрясающий курс, да и вообще… Это было здорово, это было мое… Иногда меня приглашали сниматься, но я так себе не нравился на экране… А потом меня еще в институте пригласили в театр, и один актер сказал: «Парень, с твоей внешностью тебе будут давать играть только героев-любовников. Ты их, конечно, играй, но ищи для себя что-то еще, просись на характерные роли, пытайся поярче выглядеть в эпизодах, гримом не пренебрегай, хоть это нынче и не модно. Я чую, ты сможешь стать хорошим актером. А одни герои-любовники – это ранняя смерть в театре».
Я прислушался к его словам, тем более что перед глазами как раз был пример рано постаревшего героя-любовника, который пытался играть что-то другое, а у него не получалось. Я ничем не брезговал. Один раз упросил дать мне роль инвалида на тележке, который время от времени въезжал на сцену, отталкиваясь деревянными чурками, и орал пьяным голосом «Катюшу». Это был такой успех! Одна критикесса написала: «Молодой и чрезвычайно фактурный артист Иванишин был невероятно глубок и убедителен в роли безногого инвалида. И хотя в пьесе о нем почти ничего нет, но молодой артист создал, по сути, образ целого поколения, в юности попавшего на войну. Сердце разрывается, глядя на этого красавца, которому надо бы кружить в вальсе самую красивую девушку, летать на мирных самолетах, носить красивую форму… А он ездит на самодельной каталке, и мы знаем, что в один прекрасный день его уберут из города, увезут на далекий остров доживать свою никчемную жизнь…» Ты не удивляйся, это была первая рецензия в моей жизни и я ее запомнил почти наизусть. Мама после спектакля рыдала, а отец сказал: «Можешь, чертяка, можешь!»
Ух, как я был счастлив! И родители мной гордились. А потом Чернобыль… Отец туда поехал по долгу службы и по зову сердца, он такой был, ну и нахватался там… Через полгода сгорел. А мама еще пожила, порадовалась моим успехам, внука понянчила. А потом ее парализовало. Два года она лежала, даже говорить не могла. Моя жена не выдержала, забрала сына и ушла. Вот тут я узнал, почем фунт лиха! Всему научился. В общем-то справлялся, только глаз маминых вынести не мог… Она так страдала, когда я ее обихаживал. Потом, к счастью, нашлась одна женщина—баптистка, которая согласилась за ней ходить, и мама успокоилась. Я тогда мало зарабатывал, все деньги уходили на сына и сиделку, вот и начал сниматься в сериалах, за них платили прилично. Я поначалу не относился к этому серьезно, а именно сериалы и принесли мне настоящий успех. Единственное, что могу сказать, – я всегда работал честно… А потом мама умерла, и я остался один. Жена хотела вернуться, но я не принял… Один раз она меня предала, значит, легко предаст и еще.