Переяславская Рада (Том 1)
Шрифт:
– Никаких казаков тут нет, а прибыл только Тарасенко со своими людьми по торговым делам. Как с ним поступлю – это мое дело...
Послу Радзивилла пришлось возвратиться назад ни с чем. По дороге ему еще удалось установить, что на литовско-русском рубеже стояли в полной боевой готовности усиленные отряды стрелецкого войска. Узнав об этом, канцлер Лещинский решил ускорить наступление на главные силы Хмельницкого.
Было понятно: Москва действия Речи Посполитой не поддержит. Переход границы полком Тарасенка и сосредоточение его под Брянском говорили об истинных намерениях царя.
Вскоре полк Тарасенка выступил. Шестнадцатого июня казаки овладели Рославлем, а затем взяли Прудки, в восьми милях от Смоленска, Черепов, Ельню, Дорогобуж. В Дорогобуже добыли десять
Главная квартира короля Яна-Казимира находилась в это время во Владимире-Волынском. Согласившись на настойчивые уговоры – выйти для предстоящих боевых операций на более широкий простор, где бы свободно могла действовать конница, король перевел свою главную квартиру в Сокаль на Буге. Сюда со всех концов Речи Посполитой собирались полки. Сюда королю привезли меч и знамя, освященные папой римским.
В Сокале король собрал военный совет. Местность вокруг Сокаля, по мнению региментарей, не подходила для генерального сражения. Надо было выбрать другое место, где можно было бы нанести окончательный и уничтожающий удар Хмельницкому.
Любомирский и Лянцкоронский предложили выслать навстречу Хмельницкому наемников-немцев и шведов, а королевские шляхетские полки оставить в резерве. Потоцкий высказался против, считая, что на Хмельницкого надо ударить всеми силами. Кроме того, совет выслушал сообщение канцлера Лещинского: удалось установить связь с ханом, и есть основания верить, что хан не поддержит всеми силами казацкое войско. Канцлер также сообщил совету об отказе московских бояр выполнить Поляновский договор и выслать стрельцов на помощь королю для усмирения Хмельницкого. Наконец порешили: итти всей армией на Берестечко, за которым простирались обширные поля, удобные для действий большой массы конницы. Вдобавок, там находились просторные пастбища, обеспечивающие корм лошадям.
Пятнадцатого июня в табор Хмельницкого, расположенный в восьми милях от Стыри, прибыл казачий дозор, захвативший неизвестного шляхтича, который требовал, чтобы его немедленно доставили к Капусте. Пленника привели в шатер Капусты. Два казака крепко держали его за руки.
Лаврин Капуста лежал на кошме, накрытый жупаном. Лаврина третий день трясла лихорадка, и Хмельницкий приказал отправить его в Чигирин.
Велико было удивление казаков, когда они увидели, что полковник Капуста, отбросив жупан, вскочил и протянул руки пленнику.
– Малюга! – закричал Капуста. – Каким ветром занесло?
– Попутным, – ответил Малюга и крепко обнял Капусту.
Казаки потоптались на месте и, весьма обескураженные, вышли из шатра, почесывая затылки. Такого «языка» им впервые довелось брать...
...Хмельницкий сидел, опустив голову на руку, и внимательно слушал.
Напротив, ежась в ознобе и потирая пальцами лоб, покачивался на скамье Капуста. Малюга, усилием воли стряхнув с плеч усталость (две бессонные ночи давали себя знать), тихо говорил:
– Вчера король свернул лагерь и выступил в поход. Я решил немедленно оповестить тебя, гетман, и решил ехать сам, ибо в последнее время ко мне начали относиться подозрительно, особливо после того, как стала известна судьба шляхтянки Чаплицкой.
Хмельницкий горько скривил губы. И тут еще была Елена... Малюга уловил беспокойство гетмана. Может быть, про Чаплицкую не стоило вспоминать?
– Король разделил армию на двенадцать полков, – продолжал Малюга. – Первым командует каштелян краковский Николай Потоцкий, вторым – воевода брацлавский князь Любомирский, третьим – коронный хорунжий Лянцкоронский, четвертым – подканцлер литовский Конецпольский, в пятом полку – мазовецкая и великопольская шляхта под началом Льва Сапеги, шестой полк – под командованием воеводы подольского Станислава Потоцкого, дальше – полки ДоминикаЗаславского, Калиновского, Щавинского, Вишневецкого, Одживольского, Замойского. Воевода мариенбургский Яков Вейгер
– Что ж, добрая компания, – задумчиво проговорил Хмельницкий. – Как это ты всех их запомнил?
– Мне много надо было запоминать, пан гетман, – ответил Малюга. Выпил воды и спросил:
– Можно дальше?
Хмельницкий кивнул:
– Говори.
– На тайном совете, состоявшемся позавчера ночью, решено дать бой за Берестечком, в долине. Литовскому гетману Радзивиллу приказано ни в коем случае не допускать взятия Смоленска твоими казаками, гетман, а, разбив казаков, итти на Чернигов и Киев. Еще ты должен знать, гетман, – митрополит Сильвестр Коссов находится в полном согласии с Адамом Киселем, о чем Кисель писал канцлеру Лещинскому. Велено Киселю заверить Коссова, что, после вступления королевского войска в Киев, никакого вреда ему не причинят, а останется он при тех же правах и маетностях. Еще узнал я, что хан, едва перешел Днепр, принял посла от канцлера, шляхтича Лозинского, и тот воротился к королю с весьма приятными вестями, но о чем было говорено – узнать не мог... Главное, чего добиваются король и канцлер с региментарями, – это разбить нас теперь, лишить всех вольностей, ибо считают, что если нынче не приведут к подчинению – на ту весну будет поздно: царь московский вступится и объявит войну Речи Посполитой.
Малюга замолчал, тяжело дыша, не сводя глаз с гетмана.
Хмельницкий задумался. Было о чем. Не на шутку решили паны расквитаться с Украиной. Может быть, впервые, – да так и есть, впервые за все столетие собрали столь большое войско, с таким числом иноземных наемников. Надо признать, некоторые замыслы его они разгадали, потому и торопятся. Пушки, панцыри, мушкеты, ядра, порох, пики и сабли, закованные в латы гусары, яд и заговоры, ножи в спину – все признано годным против него. И в этот миг он понял, что самое важное, к чему надо стремиться, чего надо добиваться любой ценой, – это все-таки дать бой, страшный и неумолимый, и приложить все усилия, чтобы достичь победы. А если фортуна не обласкает его, так и то хорошо будет, если он подрежет крылья королевскому орлу, обессилит его в той битве, чтобы нескоро смогли паны снова выйти на поле боя... Если бы еще год. Один год! Были бы у него в нужном числе пушки, было бы вдоволь ядер и мушкетов, была бы первоклассная пехота, а не оборванные, вооруженные косами да пиками посполитые... Может быть, послушаться Выговского, заключить, пока еще есть время, мир, пойти на поклон к королю, отказаться от зборовских пунктов, оставить тех, кто всего несколько дней назад, на черной раде, открыто и честно глядел ему в глаза, стать перед всей страной лжецом и обманщиком? Да разве только Выговский хочет этого? А Гладкий, а Глух, а Громыка? А другие? Только, видно, не говорят, затаили в себе. Он знает, они мыслят просто: «Добыли себе маетности, живем в достатке, множим богатства свои, – чего же еще нужно?» Слепцы! Слепцы!
Малюга и Капуста сидят неподвижно. У Капусты гудит в голове и ломит в плечах. Гетман долгим взглядом останавливается на Малюге. Вот он, – разве он хочет такого тихого и мирного жития с панами ляхами, разве того ради он рисковал каждый миг головой в Варшаве? А Гуляй-День? А Терновый? А Иван Неживой? А, в конце концов, он сам, гетман?
Хмельницкий заговорил, резко кидая слова, точно ломал сухие ветки:
– Может статься, победят паны. Может. Головы не склоню. Лучше пулю в сердце. Лучше смерть от меча... Хитро задумали паны воеводы... Хвалю!
Может, и одолеют нас... Чего уставился на меня? – злобно спросил Капусту.
– Думаешь, испугался их? Отступлюсь? Не дождутся того! Нет! Быть битве...
– Закрыл глаза и тихо проговорил:
– Страшной битве...
...В ту ночь Хмельницкий приказал позвать в свой шатер Федора Свечку.
Тот, низко поклонясь гетману, принялся раскладывать на столе бумагу, перья, поставил оловянную чернильницу. Сел в ожидании.
Стоя за его спиной, Хмельницкий диктовал письмо полковнику Антону Ждановичу в Киев. Федор Свечка быстро и четко выписывал гетманские слова.