Переяславская Рада (Том 1)
Шрифт:
– "Посол ханский Мустафа-ага вручил королю грамоту от хана, а в ней писано: «Что скажет наш посол, то будут наши слова. Дело ваше начинайте, только дайте нам знать через Мустафа-агу, когда будете готовы, а мы готовы. Дело великое, много можно приобресть царств и земель. А казаки запорожские будут служить вам, такой с ними договор у нас, без нашей воли они никуда не пойдут».
– Это грамота хана, – вставил Капуста.
– Понятно. Дальше! – торопил гетман.
«Вот оно, начинается», – подумал, набивая трубку.
Капуста читал:
– "Доподлинно
И еще была тайная беседа о том, чтобы после войны с Москвой обратить сообща силы против гетмана Хмельницкого и покончить с гетманством".
Капуста свернул в трубку коротенькие листки и спрятал в карман.
– Вишь, какое дело, – произнес гетман. – Что ж, мы того и ждали.
Проси ко мне посла Григория Богданова. Немедля!
Хмельницкий встал.
– В Киеве у Киселя, – сказал Капуста, – подозрительная суета. Наехала шляхта, совещаются, грозятся. Надо бы тряхнуть немного.
– Только осторожно, – согласился гетман. – А Малюга молодец. Молодец.
Ты ему отпиши: получит пять тысяч злотых.
– Слушаю.
– Эх, Лаврин, – гетман остановился перед Капустой и положил ему руку на плечо, – вот какие дела. Не обдурят нас паны, нет. Теперь и Москва поверит. Теперь и бояре взглянут другими глазами. А все твоя рука, твои глаза, твои уши. Золотой ты человек.
Капуста покраснел. С радостью слушал слова гетмана.
– Всей душой готов тебе помочь, Богдан. Ты об этом сам ведаешь.
– Ведаю. И ценю за это. И Украина это оценит. И никто и никогда не одолеет нас, Капуста! Никто и никогда, ни хан, ни султан, ни король, – если будем стоять плечо в плечо с братом нашим, народом русским.
...Ночью, после беседы с гетманом, Капусту разбудил гонец со сторожевой линии.
– Турецкий посол Осман-ага в ста верстах от Чигирина, пан полковник, – оповестил казак.
Глава 14
...Началось с переписки. Бутурлин доложил царю о содержании грамот Хмельницкого. Выходило так, что сообщение гонца Кунакова из Варшавы подтвердилось. Польский король готовился поправить свои дела за счет Москвы.
Бутурлин, вытирая платком пот, басил:
– Надо слать посольство в Варшаву. Надо прижать панов к стенке.
Начать речь о возврате Смоленска, воспользоваться сообщениями Хмельницкого о том что в польских книгах поносят царя и ругают бояр, что титул царя пишется неверно. Одним словом, есть за что ухватиться.
Царь ответил:
– Быть по сему. В Варшаву поедет Пушкин, прочих подбери ему сам.
Гетману отпиши: намерение его стать на защиту веры православной весьма похвально. В обиду братьев наших не дадим.
Бутурлин, склонив голову, слушал царя. Он думал иначе. Считал,
Солнечный жар струился в окна посольского приказа. Алексей Михайлович не переносил жары. Самое время сейчас поехать в Преображенское. Сидеть над прудом, дышать свежим воздухом, избавиться от докучных забот. Но и думать об этом грех. Надвигались события, требовавшие неусыпного внимания. Докука немалая. На одних бояр положиться нельзя. Алексей Михайлович, пристально поглядев на Бутурлина, как бы взвешивая каждое слово, спокойно проговорил:
– Мыслю – надлежит, боярин, нам не токмо на судьбу уповать. – Бутурлин, вытянув шею, приоткрыв рот, слушал напряженно. – Униаты худое творят. Поистине пора усмирить сих вероотступников! Не можем мы спокойно зреть, как людей единой с нами веры теснят и бесчестят.
У Бутурлина в голове прояснилось. Напрасно думал он: царь-де с неохотой пойдет на возобновление переговоров с Варшавой. Выходило не так.
Более того: царь подсказал путь, как трактовать с королем польским.
Алексей Михайлович, помолчав, произнес твердо:
– Про унию послы должны сказать недвоесмысленно. Касательно Хмельницкого – самим речь не заводить, не дать королевским сенаторам понять, как это нам важно.
Замолчал, поглядел поверх головы Бутурлина в окно. Ветер кружил по двору столб пыли. Царь потер руки и сказал:
– Людям русским, по разным землям рассеянным, давно пора быть в единой державе.
У Бутурлина дыхание захватило.
– Истину глаголешь, государь, истину.
Хотел еще что-то сказать, но царь, остановив его движением пальца, продолжал:
– Недруги в заморских краях злым рвением живут: как бы устроить, чтобы во веки веков люди русские, дети одной матери, земли русской, не купно были. Уразумел, боярин, чего хотят? Будем ли мы покойны, когда тело матери нашей, земли русской, на куски разрывают? Неужто дадим разбить нас поодиночке? Неужто подарим недругам Смоленск, исконную нашу вотчину?
Никогда! Никогда!
Голос Алексея Михайловича звучал твердо и уверенно. Давно не слыхал боярин подобных слов от царя. Ничего, что зной и духота стояли на дворе и проникали сквозь толстые каменные стены в палату. Повеяло вдруг свежим ветром. Легче стало дышать. Дрогнувшим от радости голосом боярин проговорил:
– Давно бы так, батюшка царь Алексей Михайлович.
– Хмельницкий начал дело святое и великое, – продолжал царь. – Будет ему в сем деле моя рука.
Бутурлин поспешно добавил:
– Истинно так, государь, земля эта искони славянская, черкасы <Украинцев в те времена часто называли черкасами.> нам братья по вере и крови, и не можем мы в беде их кинуть.
Вместо ответа царь сказал:
– Ехать Пушкину в Варшаву немедля.
Он встал. Вздохнул. В раздумьи подошел к окну. На кремлевском дворе было тихо. Только на ступенях крыльца Грановитой палаты сидели челобитчики. Нет, не отдохнуть ему сим летом. Все дела докучные. На одних бояр положись – до добра не доведут. В Преображенское не придется ехать.