Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
Никакой надежды на спасение не было. Конечно, слуга, оставленный им в Виннице, уже поскакал в польский лагерь, Но чем помогут ему в таком трудном положении коронный гетман или даже сам король?
Есаул Карпо Капуста не спуская глаз с монаха. Из головы не выходили слова полковника: «Как зеницу ока береги иезуита. Довезешь его в целости и в добром здравии — гетман Богдан расцелует».
Талый снег брызжет под ногами лошадей. В спину всадникам дует ветер. Чистое небо раскинуло звездный шатер над степью. Дорога идет лесом. Душно пахнет земля прошлогодней гнилой листвой. В два ряда растянулся казачий отряд. Ни слова, ни смеха. Кто руку держит на мушкете, кто стиснул эфес сабли. Из глубины
22
По стенам ползали тараканы. Блохи вгрызались в тело, кусали немилосердно. Шляхтич Павло Олекшич вынужден был вскочить с постели и сесть на скамью у стола. Свечи из мягкого воска слабо горели. Пахло гнилой капустой, и слышно было, как за стеной глухо переговаривались корчмарь с корчмаркой.
Зевая и почесывая грудь, Олекшич с нетерпением дожидался рассвета. У порога на разостланной кошме храпел слуга. Тараканы беспрепятственно гуляли по его лицу, он спал как убитый, и по всему видно было, что блохи не очень охочи до хлопской крови. Олекшич налил себе в стакан из кружки теплого пива и, оттопыривая губы, неторопливо выпил. От пива потянуло плесенью, какою, казалось, был пронизан самый воздух убогой корчмарской горницы, куда спешное дело завело Олекшича в эту мар-товскую ночь.
С жалостью к самому себе оглядел он свой смятый камзол, скомканный кунтуш, который валялся на соломенной подстилке под стеной. В его усадьбе Олекшичах, под Тернополем, ей-богу, ему было бы сейчас лучше.
Если бы не вызвали его в ставку коронного гетмана, не пришлось бы Олекшпчу ввязываться в непредвиденные хлопоты, к тому же весьма опасные.
Коронный гетман Станислав Потоцкий на этот раз беседовал с ним на удивление учтиво. Так и сказал пан Потоцкий:
— На вас возлагает надежду сам его милость король, а что касается меня, то и говорить об этом нечего!
Что ж оставалось после этого делать Олекшичу? Подчиниться и исполнить поручение коронного гетмана, о котором известно было самому его милости королю. Вот так и очутился в Меджибоже Павло Олекшич.
Монах Себастиан, вместе с которым ехали до Меджибожа и который взял у него письма, чтобы ехать далее, в Винницу, был, по мнению Олекшича, человек умный и осторожный. Недаром пан Потоцкий приказал ему во всем руководствоваться советами монаха. Почтение, с каким обращался коронный гетман к монаху Себастиану, свидетельствовало, что это не обыкновенный чернец. Но более того, что зовут его Себастиан и что принадлежит он к бернардинскому ордену, имеющему свой монастырь в Киеве, Олекшичу ничего о его спутнике не было известно.
С той минуты как монах отправился в Винницу, оставив Олекшича в Меджибоже с сотней гусар, его уверенность и спокойствие были нарушены. Может, потому и не спалось и не лежалось пану Олекшичу. Зря обвинял он в этом меджибожских блох и тараканов!..
Но что могло произойти плохого? Или монах принесет ответ от Богуна, или же Богун откажется встретиться с ним. «Лишь бы только знать уже что-нибудь наверное и выбраться из этого проклятого Меджибожа!» — с нетерпением думал шляхтич. Хотя здесь казаков Хмельницкого не было и сотня гусар оберегала особу Олекшича, но гораздо увереннее чувствовал он себя в лагере пана Потоцкого.
Зато, если Олекшичу посчастливится, если Богун примет предложение короля и коронного гетмана, быть тогда Олекшичу сенатором Речи Посполитой. В его лице покойный Адам Кисель получил бы достойного преемника. Ведь совершенно открыто сказал пан Потоцкий, что киевское воеводство будет отдано ему, Олекшичу.
От таких мыслей на сердце становится спокойнее. Если бы так случилось! Богун — гетман, он, Олекшич, — воевода киевский. Даже нечто похожее на улыбку показалось на губах шляхтича. Нет, все-таки удачно вышло, что спас он тогда от жолнеров полковника Богуна! Такое не забывается. Богун должен быть ему благодарен на всю жизнь. Это одно уже весило немало при предстоящей с ним беседе.
Теперь Олекшич уверился, что Речь Посполитая, король, сенаторы будут ему признательны. Богун — это не Выговский или еще кто-нибудь из старшины. За Богуном пойдет все войско, даже вся чернь. Вот тогда запляшет Хмель со своими московитами! Скорее бы рассвело! Теперь уже по другой причине не терпелось Олекшичу.
Мысли мелькали одна за другой. Все оказывалось к лучшему. Возбужденное воображение Олекшича рисовало ему радостные образы будущего. Главное — привлечь на свою сторону старшину и казаков. Они пойдут за Богуном. Сомневаться в этом было бы смешно. Чернь тоже пойдет. А тогда с нею легко будет расправиться.
Правильно говорил пан коронный гетман, что черни нельзя позволить снюхаться с московитами. Оттого и тянется она к Москве, зная, что в одном стане с русскими будет в безопасности от польской шляхты.
Приятные ли мысли были причиной этого, а может, и усталость дала себя знать, по Олекшич, положив голову на руки, заснул. Вскоре его тяжелое, с присвистом, дыхание смешалось с храпом слуги.
…Не спалось только гусарскому ротмистру пану Заборовскому, который уже в третий раз за эту ночь объезжал с десятком гусар сонные улицы Меджибожа, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Такая предосторожность никогда не помешает, думал ротмистр. Когда в нескольких милях стоят казаки Богуна, то, несмотря на всякие там рыцарские обязательства, какие, по словам шляхтича Олекшича, имеет перед ним полковник Богун, быть наготове никогда не помешает.
Сказать по правде, ротмистр Заборовский не был человеком робким или боязливым, но эта проклятая и несчастная для короны польская война с Хмельницким и его чернью приучила постоянно ожидать неприятностей. Какие еще рыцарские обязательства могут быть у простой черни! Да и сам посол папа коронного гетмана Олекшич одной веры с этими схизматиками, хотя король, не только пан Потоцкий, с доверием отнесся к шляхтичу. Что ж, Адам Кисель тоже был греческой веры. А муж, достойный уважения.
Если бы коронный гетман послушал ротмистра Заборовского, лучший способ усмирить дерзкую чернь и проклятых казаков — это сейчас же выступить на Украину всеми хоругвями, предать огню все города и села, учинить расправу над всем населением. Кого не удастся зарубить, тех продать в неволю татарам и туркам. Чтобы ни одного еретика на этой земле не осталось! А тогда расселить здесь своих посполитых и держать их тоже в узде. Старый пан Заборовский писал ему из-под Вроцлава, что коронная чернь стала дерзкой и непокорной, чинш платит неисправно, с панщины бежит, каждую ночь того и жди, что пустят под крышу красного петуха.
Жаль, что сам ротмистр не может поехать на родину. Он уже научился на этих польных землях обращаться с чернью и теперь показал бы своим хлопам, как нужно уважать пана!..
Но по всему, что знал ротмистр Заборовскпй, выходило: так, как он хочет, поступать не можно. Так по крайней мере уверял его подсудок Кароль Бурчак. А подсудок хорошо разбирался в этих делах, недаром был правою рукой у пана коронного гетмана. Говорил подсудок:
— На Украину всем войском пойдешь, а московиты ударят через Литву, зайдут в спину, мы здесь завязнем, а они на Варшаву и Краков пойдут. С двух сторон мы теперь под угрозой, мосьпане!