Перейти море
Шрифт:
– До седины дожил, а бить ни фига не умеет, урод! – пробормотал Максим и попытался встать с земли.
Встать получилось не сразу и только тогда, когда Максим использовал как костыль подвернувшуюся под руку палку.
Очень медленно, шаркая ногами и постанывая при каждом шаге, Максим приблизился к палатке Жорика. Отодвинул кусок тряпки, прикрывавшей вход, и заглянул вовнутрь.
Очевидно, Жорик не только обработал ногу водкой, но и выпил досыта. Теперь извечный враг Максима спал богатырским сном, повернувшись головой к входу в палатку. Жорик сильно храпел, но этот храп не мог разбудить даму, которая ночевала рядом – очевидно, и она была пьяна. Телевизор в углу палатки работал – Жорик и его дама заснули, забыв выключить ценный электроприбор. В телевизоре кто-то пел, но что это была за песня, Максим понять не мог – Жорик храпел слишком сильно, заглушая все остальные звуки. Богатырская грудь равномерно вздымалась и опускалась, храп разносился по спящему городку бездомных, и Максим видел, как движется кадык на красном, беззащитном горле его старого врага.
– Сейчас, Жорик, сейчас, – пробормотал Максим.
Он отошел от палатки на пару шагов и, тихо охнув, опустился на корточки. Максим искал что-то острое и был уверен, что найдет – на свалке всегда много острых предметов. Вскоре его рука нащупала кусок толстого стекла, формой напоминающий изогнутый клинок.
– О, это то, что нужно, – пробормотал Максим.
Он вытащил из кармана грязную тряпку, которая часто заменяла ему носовой платок. Потом обмотал один край осколка
Было уже за полночь, когда к палатке Жорика тихонько подошли Стас и Пимен.
Рядом с палаткой сидел Максим. В руках у него был устрашающего вида самодельный тесак, изготовленный из куска стекла и тряпки. Максим неотрывно глядел на него, медленно перекладывая то в одну руку, то во вторую.
Из палатки доносился ровный, размеренный храп спящего Жорика.
– А, ты очухался! – радостно прошептал Пимен. – А мы… того… пришли поглядеть, как ты тут.
– Вдруг тебе надо чего! – добавил Стас.
– Спасибо, ребятки, – ответил Максим, не переставая рассматривать свое оружие.
Пимен и Стас подошли ближе.
– Никогда бы не подумал, что ты и Старый – одноклассники! – сообщил Пимен. – Ты выглядишь намного старше!
– Будто его папашка! – добавил Стас.
Максим пожал плечами – ему было все равно.
– Классное перо! – шепотом сказал Стас, указывая на оружие Максима.
– Ты решил его замочить? – уточнил Пимен, кивнув в сторону палатки. – Молодец! Знаешь, он еще та сволочь!
– Знаю, – ответил Максим и посмотрел на своих новых приятелей странным взглядом. – Давно знаю.
– Так чего ты ждешь?! – воскликнул Стас.
Максим едва заметно пожал плечами и ничего не ответил.
– Ты, это… – начал Пимен. – Ты не бойся! Мы тебе поможем его в одну ямку отволочь – здесь не далеко! Прикидаем тряпьем и пакетами, а утром его машина мусором закидает, и все – вечная могила!
– Его не станет никто искать! – добавил Стас. – Всем без него только лучше станет. Даже его бабе!
– Это наверняка, – согласился Максим. – Бабам с ним всегда трудно было.
– Ты, это… не тяни! – сказал Пимен. – Если проснется, так мы втроем его не уделаем!
– Не проснется, – сказа Максим. – Смотрите!
Он просунул руку вглубь палатки и шлепнул Жорика по щеке. Стас и Пимен обмерли, но Жорик не проснулся. Его богатырский сон не могла нарушить такая мелочь, как пощечина.
– Ну ты даешь! – восхищенно прошептал Пимен.
Максим еще раз посмотрел на своих молодых приятелей, и вдруг закашлялся. Не меньше трех минут он кашлял, сплевывая на землю кровавые сгустки.
– Это туберкулез, – тяжело дыша, сказал он, когда приступ кашля прошел. – Все в груди горит.
– Я думаю! – сочувственно заметил Стас.
– Мне скоро туда, – сказал Максим, поглядев на небо. – Очень скоро. Скоро Бог спросит у меня, как я распорядился жизнью, которую Он мне подарил. Что я Ему скажу?
Стас и Пимен переглянулись и лишь неуверенно пожали плечами.
– Плохо я своей жизнью распорядился, – сказал Максим. – Все чего-то добивался, куда-то стремился… Видно – не туда я стремился, ребятки, иначе не оказался бы здесь, на помойке. Много плохого сделал, ребятки, очень много! Вроде бы и злым не был, а по дурости столько дерьма натворил! – он коротко, резко кашлянул и сплюнул на землю вязкий кровавый сгусток. – Сейчас я вспоминаю свою жизнь, – продолжил Максим, – и вижу, что, когда нужно было сделать важный выбор, я всегда выбирал неправильно. Вот и теперь мне нужно сделать важный выбор, – он кивнул в сторону палатки. – Мне скоро умирать, и это выбор – уж точно самый последний из важных. А может, важнее этого и не было ничего в жизни!
Максим замолчал, глядя в землю.
Стас и Пимен недоуменно переглянулись.
– Скажи, Старый правду говорил? – спросил Пимен. – Ты убил лучшего друга из-за «бабок»? Ты за это сидел?
– За это, – кивнул Максим. – Только я его не убил, а тяжело ранил. Но сейчас он, наверное, уже умер. Мыслимо ли дело – такие раны!.. Он был хорошим парнем, настоящим другом. И он не простил меня, конечно, – разве можно такое простить?! Я и сам себе этого не прощу никогда. Эх, если б было можно все вернуть назад!..
Максим замолчал.
Молчали и Стас с Пименом.
Наконец, Максим заговорил опять.
– Мне скоро к Богу, на Суд, – сказал он. – Никакого добра я за собой не помню, зло только. И думаю, что с меня достаточно зла, ребятки! Достаточно того, что я уже сделал. Не хочу больше! Не хочу я идти на Суд к Богу со свежей кровью на руках, нет, не хочу!
Он посмотрел на Стаса и Пимена, желая увидеть в их лицах понимание.
Но они лишь остолбенело глядели на него.
– Может, Бог учтет это? – Максим кивнул в сторону палатки Жорика. – Может, Он посчитает добром то, что я один раз в жизни поступил правильно?! Я ненавидел Жорика всю свою жизнь, мог его убить, – он посмотрел на свой нож. – Но – не убил! Хотел убить, очень хотел, но все же – не убил?!
Максим широко размахнулся и выбросил свой самодельный нож в темноту. Где-то жалобно звякнуло разбивающееся о камень стекло.
Кряхтя и охая, Максим поднялся.
– Пойду я, ребятки, – сказал он. – Нельзя мне здесь оставаться.
– Нельзя, – согласился Пимен.
– Вернешься на вокзал? – спросил Стас.
– Наверное, – пожал плечами Максим. – Счастья вам, ребятки! Я рад, что познакомился с вами.
Максим вздохнул и, тяжело опираясь на палку, зашагал в темноту.
Вслед ему доносился мерный богатырский храп Жорика.
7
Холодным январским днем в Кировский райотдел милиции города Днепропетровска приковылял грязный и оборванный старик. Старик пошатывался на нетвердых ногах, постоянно держался рукою за болевшую грудь и чудовищно вонял.
– А ну, чучело, пошел отсюда! – такими словами встретил старика молодой сержант с автоматом, охраняющий проход в дежурную часть.
«В мое время милиционеры с автоматами на входе не сидели», – подумал Максим, но ничего не сказал – любое лишнее слово могло вызвать получасовый приступ удушающего кашля.
– Мужики, я бомж, бродяга, – прошептал он. – Заберите меня «на бомжатню».
– Чего? – крикнул из-за стекла дежурный. – Витек, чего он бормочет?
– В Изолятор Временного Содержания просится! – сказал автоматчик дежурному.
– Мужик, ты что – рехнулся?! – обратился дежурный к Максиму.
Максим набрал в грудь побольше воздуха и, превозмогая боль, ответил так громко, как только смог.
– Я бродяга. Вы меня можете посадить на месяц за бродяжничество, я знаю!
– В Изоляторе нет места, – сказал дежурный. – Весь второй этаж, где держат бомжей, переполнен.
– Мужики, – сказал Максим умоляюще. – Пожалейте меня. Я очень болен, я умру на улице!
– В Изоляторе не топят, – сказал молодой сержант; в его глазах было сострадание. – Правда, дедуля! Я вчера конвоировал туда людей, я знаю – там холодно.
– Это все равно, – прошептал Максим, пошатываясь от слабости. – Там лежак и одеяло. Я хочу умереть на кровати, а не на земле!
Тут он зашелся оглушительным долгим кашлем.
– Отвернись, дед! – прокричал дежурный. – В сторону кашляй!
Максим отвернулся.
Приступ кашля продолжался долго.
Сержант с автоматом и дежурный молча наблюдали за ним.
– Мужики, я в прошлом ваш коллега, – сказал Максим, когда кашель прошел. – Правда, я когда-то работал техником-криминалистом. Пожалейте меня в память об этом. Отправьте меня в тюрьму!
– Тебе, дед, в тубдиспансер надо! – сказал дежурный.
В то, что Максим когда-то был милиционером, он не поверил.
– А меня туда возьмут – без паспорта, без денег? – прохрипел Максим. – Я даже справку об освобождении
– Нет, не возьмут, – сказал дежурный. – Но и в Изолятор не возьмут тоже – нам запрещено привозить туда туберкулезников. Эпидемия в стране!
Максим оторопело уставился на дежурного. Ноги подкашивались, голова кружилась.
– Это правда, дедушка, – сказал автоматчик, поглядывая на Максима с жалостью. – По новым правилам мы сначала делаем человеку флюорографию, а потом везем в Изолятор, если у него нет туберкулеза. А у тебя – туберкулез, это и без рентгена видно.
– А что вы делаете с туберкулезными? – спросил Максим.
– Везем в тубдиспансер, – сказал дежурный. – Только там нет мест. Настоящего преступника мы, может быть, как-то и устроили бы, а простого бродягу – нет. Иди, дед, не заванивай помещение. Мы ничем не можем тебе помочь.Максим вышел из райотдела совсем опустошенным – разговор с бывшими коллегами отнял у него последние силы. Он подошел к ближайшему дереву и грязным кулем сел под него.
Ему было совсем худо: после того, как он полежал, избитый, на промерзшей земле, его болезнь прогрессировала со страшной силой. Периодов без боли больше не было, появилась непрекращающаяся тошнота, и Максим чувствовал – через несколько дней он непременно умрет. Последние два дня он не мог есть; если и откусывал кусок хлеба, то через миг извергал съеденное обратно. Нет, о выздоровлении или хотя бы облегчении состояния не могло быть и речи. Максим смирился со скорой смертью и жаждал лишь одного – умереть на кровати.
Прошел час, прежде чем он встал и заковылял прочь от райотдела. Медленно и бесцельно он брел между домами, пока вдруг не оказался на задах какого-то продовольственного магазина, причем служебная дверь почему-то была открыта. В дверном проеме не было видно никого, и в затухающем мозгу Максима вдруг сложился план.
Воровато оглядевшись, он вошел в дверь, прошел, ни с кем не столкнувшись по какому-то коридору, и вдруг очутился в большом зале среди продовольственных товаров. Охранники, продавцы и посетители сразу же заметили грязного бомжа, но отреагировать не успели. Максим схватил то, что подвернулось под руку – толстый колбасный батон – и вгрызся в него зубами.
– Что ты делаешь, придурок?! – закричал охранник, подбежав к Максиму.
– Вызывайте милицию, – захрипел Максим. – Я вор! Я украл у вас колбасу!
Охранник, искривившись от отвращения, схватил Максима за шиворот и поволок на улицу тем же путем, каким Максим попал в магазин. К нему присоединился еще один охранник. Вдвоем они выволокли упирающегося из последних сил Максима на улицу и швырнули на холодную землю. Максим охнул – он сильно ударился и без того больной грудью. Вслед за Максимом на землю полетел испорченный кусок колбасы.
– Жри, бомжара, – сказал один из охранников. – И не вздумай еще раз припереться – костей не соберешь!
– Мужики, – умоляюще просипел Максим. – Я ведь вас обокрал! Вызовите ментов!
– Охота была из-за такой вонючки возиться, – охранник сплюнул на землю. – Еще раз повторяю – не вздумай сюда возвращаться.
– Мужики, пожалейте, – взмолился Максим. – Я – вор! Я хочу в тюрьму! Я хочу умереть на кровати, под крышей. Мужики, пожалейте – я ведь тоже человек!
В ответ ему раздался хохот.
– Ползи отсюда, человек, а то насморк подхватишь!
Охранники ушли. Дверь захлопнулась.
Максим полежал несколько минут, потом подполз к колбасе. Потрогал ее, понюхал – колбаса была вроде бы свежей, но есть ее он не мог. Тогда он прополз несколько метров по направлению к мусорному баку. Встать и пойти было уже не возможно, да он и не хотел идти. Последнее, что побуждало его к действию – надежда на смерть под крышей, угасла в нем. Он полз к баку бездумно, как в бреду. Возможно, им двигало то же, не до конца осознанное желание, которое побуждает больных животных перед смертью забиваться в укромные углы – испустить дух подальше от чужих глаз. Добравшись до бака, он свернулся калачиком, и подумал, что больше никуда отсюда не двинется.
Огонь, родившийся в груди, захватывал его полностью – теперь пылали и живот и голова. Красные круги проносились перед глазами, в ушах звенело. Боявшийся смерти раньше, теперь он хотел лишь одного: чтобы смерть пришла как можно быстрее и освободила его от боли. Он даже пытался ускорить процесс умирания – приказывал себе умереть, пытался волевым усилием провалиться в небытие, но напрасно – небытие не наступало.
Он не обратил внимания на то, как по двору проехала потрепанного вида «Газель» и как она остановилась, потому что из «Газели» его заметили. Как сквозь туман, он увидел, как высокий человек в рясе священника с пышной белой бородой подошел к нему и долго стоял над ним.
– Да, Макс, здорово же тебе досталось, – прозвучал откуда-то сверху голос Длинного.
«Умираю, наконец-то умираю!» – подумал Максим.
Он был уже без сознания, когда священник и водитель «Газели» погрузили его в машину и куда-то увезли.Эпилог
Придя в себя, Максим обнаружил, что лежит на кровати, а рядом с кроватью находится приспособление, известное ему по тюремному лазарету – длинный металлический штатив с бутылочками и трубками. Одна из трубок заканчивалась как раз на изгибе его правой руки – ему делали капельницу.
«Я в тюрьме» – подумал Максим, но тут же отогнал от себя эту мысль – это не был не хорошо знакомый ему тюремный лазарет. Это была незнакомая ему больничная палата – стены с белым кафелем, белая дверь, белые жалюзи на окнах, аптечная, нежилая чистота.
«Куда меня это занесло?» – подумал Максим, но никаких объяснений придумать не успел – в комнату вошел Длинный.
Это, без сомнения, был он. Это был он, несмотря на священническую рясу и снежно-белую, седую, без единого темного волоска, бороду. Стройный в годы молодости, сейчас он был очень худым, даже тощим, его повзрослевшее лицо было непривычно серьезным и сосредоточенным, но в остальном – не узнать старого друга Максим не мог, а узнав, отвел глаза в сторону – ведь именно этого человека он много лет предал и едва не убил.
– Очнулся, Макс? – спросил Длинный своим обычным, ничуть не изменившимся голосом, и Максим удивился тому, что в этом голосе не слышится злоба.
– Длинный? – на всякий случай уточнил он.
Голос звучал едва слышно.
– Я, – кивнул Длинный. – Как ты себя чувствуешь?
Максим прислушался к собственным ощущениям. Его тошнило, кружилась голова, и в груди горело огнем. Он попробовал поднять руку, свободную руку без капельницы и не смог – не было сил.
– Больно, – прошептал он. – Где я?
– В больнице, – ответил Длинный, поправляя что-то в капельнице. – В больнице поселка Николаевка. Я тут священником служу, а доктор – мой друг. Ты не смотри, что здесь село. Артем Андреевич – очень хороший доктор, к плохому бы я тебя не привез.
На минуту воцарилось молчание. Макс старательно избегал смотреть Длинному в глаза – смотрел в потолок и на стены, а Длинный подставил к кровати больного старый скрипучий стул и уселся на него.
– Я умираю? – прошептал Макс, сосредоточенно глядя на белую стену.
– Да, – спокойно ответил Длинный. – Доктор сказал, что ничего сделать нельзя, и ты можешь умереть в любую минуту. Как священник, я хочу предложить тебе подготовиться. Тебе нужно исповедаться, причаститься, собороваться – если хочешь, конечно! Я понимаю, что ты не сможешь исповедаться мне, и поэтому пригласил своего друга, отца Кирилла. Он ждет. Позвать его?
Максим кивнул, и Длинный поднялся со стула.
– Подожди, не сейчас, – прошептал Максим, и Длинный тут же опустился на стул опять.
– Как скажешь, – ответил он.
Максим вздохнул. Каждый вздох причинял ему боль, но ему нужно было поговорить с Длинным.
– Как это получилось? – прошептал он. – Как получилось, что ты – священник?!
Длинный усмехнулся.
– Это ведь ты сделал, – сказал он после паузы. – Ты и Бог. Я вижу руку Бога в том, что произошло. Ты хотел меня убить, и это плохо, конечно. Но в итоге все обернулось добром. Господь может вот так – из злого сделать доброе!
Длинный прервался, как будто о чем-то задумался, а Максим молчал, ожидая, когда Длинный объяснит свои слова.