Перейти море
Шрифт:
– Да понимаю я, не дурак, – начал Максим, но прервался – хлопнула входная дверь.
В дом вошел отец Длинного, прокурор района Николай Петрович Куринной, а за ним – бабушка Длинного, сухонькая, жизнерадостная старушка малюсенького росточка.
– Чай пьете, детвора? – заходя на кухню, спросила старушка.
– Да, Раиса Павловна, – сказал Фидель; он рано лишился своих родных бабушек, и потому к бабушке Длинного относился с большим теплом. – А вы это откуда?
– В церкви была, пирожки возила, – охотно ответила Раиса Павловна. – У нас там был храмовый день. А потом Коля меня на машине забрал.
– А вы не боитесь вот так, открыто в церковь ходить? – полюбопытствовал Максим. – Все-таки ваш сын – коммунист, прокурор…
– А чего бояться? –
– В Бога не верили? – поинтересовался Максим.
– Отчего же, верила. Да все недосуг было – суетилась, суетилась… Как хорошо, мальчики, что в жизни есть старость! – тихонько вздохнула Раиса Павловна и замолчала.
Мальчики недоуменно переглянулись.
– Что же в старости хорошего? – удивленно спросил Максим. – Мой отец говорит, что старость – это ужас, пятьдесят лет прожил и все – нужно в могилу, чтобы самому не мучаться и родных не мучить!
– А сколько лет твоему отцу? – улыбнулась Раиса Павловна.
– Сейчас скажу, – Максим задумался. – М-м… Сорок один. Нет – сорок два!
– В пятьдесят он иначе думать будет, – заверила старушка. – А старость, она не зря нам дана. Старость – это… – она замолчала, подбирая слова. – Ну вот, смотри, Максимка! Сначала я была маленькой. Меня растили, кормили, учили. И мне некогда было подумать о Боге – то с подружками гуляла, то училась, профессию хорошую мечтала получить. Вроде бы серьезными делами занималась! Потом была война, и вот тогда я думала о Боге часто. Я фронтовой медсестрой была, а когда вокруг стреляют, о Господе часто думается, знаешь ли! Но война прошла, а с нею и юность, начались заботы. Я много работала, и мне вновь некогда было подумать о Боге. Хорошо, что Он не забрал меня к Себе тогда! Я ведь совсем была не готова. Что бы я сказала Ему на Суде? На что я потратила свои годы? Копила деньги на холодильник, потом на стиральную машину, потом на телевизор? Суета одна… А сейчас вот – пришла старость. И я больше не могу работать – сил почти что нет. Но вместе с этим и суета моя закончилась! Теперь у меня есть свободное время и голова, пока что ясная. Есть время подумать о Боге, подготовиться к встрече с Ним! Вот я и готовлюсь. Спокойно, без суеты, готовлюсь уходить, – и она светло, счастливо улыбнулась. – Вот для этого нужна старость, Максимка!
– Странно, – сказал Максим. – Вы, Раиса Павловна, как будто готовитесь умирать, и говорите об этом так радостно…
– Ты не поймешь этого сейчас, дружочек, – улыбнулась старушка. – Ты поймешь потом.
– Ба, мы пойдем! – сказал Длинный. – А то в кино опоздаем!
– Идите, внучки, идите! Время жизни у вас такое, – сказала Раиса Павловна. – Кино, друзья, подружки… Это – тоже от Бога! У Екклесиаста сказано так: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радость… Только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд». Веселитесь, ребятки! Но и о Суде Божьем не забывайте!
5
Фильм с Пьером Ришаром и Жераром Депардье в главных ролях подросткам очень понравился – он был не только смешным, но и добрым. Фильм окончился около шести, но домой не хотелось. Тренировки в этот день тоже не было. Пятеро одноклассников решили просто посидеть на скамейке рядом с кинотеатром и поболтать.
Они лузали семечки, мусорили и увлеченно говорили о пустяках, как умеют только дети. Хороший фильм ненадолго вернул ребят в их настоящий возраст. Сейчас они не были малолетними хулиганами, уличными бойцами, за которыми зорко наблюдают настоящие уголовники. Постоянная настороженность на время ушла – они глупо шутили, и оглушительно хохотали, не боясь того, что их услышат.
Длинный увлеченно рассказывал о том, как в прошлом году отец впервые взял его на охоту, когда Фидель резко прервал его.
– Стоп, мужики! – сказал он. – Вы слышите?
Друзья прислушались. Из-за
– Не нравится мне это, – пробормотал Максим.
Из-за угла показалась толпа подростков. Точнее, показался лишь авангард – рыжие братья Кефела и Рудый, черноволосый горбоносый Хачек, наглый подхалим Прыщ, сдержанный и справедливый Ваня Танич, которому так не шло его прозвище – Медуза…Они пока еще не заметили собачевских и потому шли медленно, вразвалочку. Из-за угла выходили все новые и новые бойцы…
– Мама дорогая, – прошептал Длинный, – сколько же их?!
– Думаю, все, что есть, – так же тихо ответил Бригадир.
– Мужики, смотрите! Среди них микрорайоновские! Они объединились! – изумился Фидель. – Вот мы попали! Так, парни, надо делать ноги. Сейчас – тихонько встали и тихонько пошли!
Они молча поднялись и, стараясь не привлекать к себе внимания, двинулись в сторону родной Собачевки.
Их заметили быстро.
– Ухты! А ну стоять!!! – донеслось сзади.
– Ходу! – скомандовал Фидель, и пятеро собачевских со всех ног побежали прочь.
Максим прекрасно бегал стометровку, и на старте обошел даже Длинного с его журавлиньими ногами, но он не обманывал себя – бег на длинные дистанции никогда не был его козырем. Скоро он начнет задыхаться, и наиболее выносливые проспектовские его обязательно настигнут. Нужно спрятаться! Срочно! Желательно – прямо сейчас!
За друзей он беспокоился не слишком. Фидель в прошлом году выиграл городские соревнования по бегу на три километра. Его проспектовские ни за что не догонят! Длинного, может, и догонят, но сильно бить не будут – все в Шахтерском знают, чей он сын, и ссориться с прокурором не посмеют. А вот если догонят его, Максима, то бить будут так, что мало не покажется!
Он перебежал через дорогу и свернул во двор, образованный несколькими пятиэтажками. Вместе с ним свернул и Корень, но дальше бежать не стал, а юркнул в подъезд. Максим же несся дальше – проспектовкие не дураки и могут обыскать подъезды.
Он петлял по дворам, пока, наконец, не выскочил в район частных домов, но не со стороны Собачевки, а с обратной стороны Проспекта Ленина. Силы были на исходе, сердце вырывалось из груди, звенело в ушах. Максим подбежал к первому же забору, и сильно стукнул по нему ногой. Забор загудел, но собачьего лая за этим не последовало – четвероногого зубастого сторожа во дворе не было. Максим тут же перемахнул через забор и уселся под огромный орех, прямо-таки вжался в дерево, стараясь, чтобы его ни в коем случае не было видно с улицы.
Он долго старался отдышаться, но, даже восстановив дыхание, не смог заставить биться ровно свое замирающее от страха сердце. То тут, то там слышался опасный шум – проспектовские прочесывали окрестные улицы в поисках спрятавшихся собачевских. Один раз четверо проспектовских прошли мимо двора, в котором скрывался Максим. Они были совсем близко – метрах в пяти от него! Максим едва не обмочился от страха. Он сидел, зажав ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса.
«Какой кошмар, – неслось в голове, и каждая клеточка его тела трепетала. – Зачем, зачем мне это нужно?! Эти драки, эти дурацкие войны районов. Ведь, по сути, происходящее – что-то вроде игры! Нам нечего делить, мы не отнимаем друг у друга деньги, дома или земли. Простая игра… Хотя – хороша игра, если я сижу под этим деревом и дрожу как лист на ветру! Не удивлюсь, если завтра увижу в зеркале, что мои волосы поседели! Ужас, бессмыслица какая-то! Никто из проспектовских никогда не сделал лично мне ничего плохого, причин ненавидеть того же Жорика у меня куда больше, чем любого из них. Да, в конце концов, я толком не знаком ни с Кефелой, ни с Хачеком, ни с Медузой! Никого из них я не знаю, но вот найди они меня сейчас – отделают так, что я не одну неделю проваляюсь в постели, а может быть, и в больнице! Игра… Нет – все, все! Если доберусь домой, завтра же скажу Фиделю, что ухожу, пусть делают что хотят, и он, и Жорик, и Пеля! Не хочу я так, не хочу!»