Перезагрузка
Шрифт:
За окном продолжал сыпать мерзкий мартовский снег.
Три черные полосы продолжали разматываться.
Пока еще независимо друг от друга.
Но это только ПОКА.
История первая,
повествующая о том, что благими милицейскими намерениями путь на гражданку вымощен; что былые враги порой познаются не только в бедах своих; а также о возомнившем Лёше Нокауте и урезонившем его парне с характером
Глава первая
4 мая 2011 года, ср
Утро началось с отвращения к себе, к человечеству и к водке. Петрухин проснулся на кухонном диванчике, куда,
«Надо тормозить! Кровь из носа, а надо тормозить, пока не отвезли в Скворечник или на Пряжку…» С подобными мыслями Петрухин просыпался уже третью неделю. Помнится, крутили в советские времена песню со словами: «Утро! Утро начинается с рассвета…» Так вот у бывшего старшего оперуполномоченного Дмитрия Петрухина каждое утро теперь начиналось с похмелья…
…В статус «бывшего» Петрухин переквалифицировался месяц назад. Как сотрудник, не прошедший аттестацию, а следовательно – недостойный высокого и ко многому обязывающего звания «российский полицейский». Подобный финал был предсказуем. Даже невзирая на то, что тянувшиеся весь март прокурорское и служебное расследования по инциденту со стрельбой на Некрасова в конечном итоге пришли к выводу, что действия Петрухина в реально сложившейся обстановке были обоснованными, законными, а ранение старшего лейтенанта Лущенко следует квалифицировать как несчастный случай. Никто, собственно говоря, в подобных результатах и не сомневался. Да и прецеденты уже были. В Питере произошло два аналогичных случая, и, кстати сказать, они имели еще более тяжелые последствия – трупы.
Петрухин о них, естественно, знал и оба раза, так же как и все, сочувствовал и покойнику, и неудачнику-стрелку. Как и все, легко произносил избитые слова: раз в году и палка стреляет… Или: знать бы где упадешь – соломки бы подстелил… Или: ну судьба такая… Реакция, казалось бы, вялая и бездушная, но на самом деле любой опер, работающий на земле, понимает, что сам запросто может оказаться в такой ситуации. Зачастую они возникают неожиданно, развиваются стремительно, и времени на принятие решения попросту нет. Работа опера на земле по-настоящему опасна. Он не может постоянно таскать за собой взвод ОМОНа, он не может даже носить бронежилет. Он работает в гуще людей и событий: на толкучках, вокзалах, рынках, он входит в притоны… довольно часто – в одиночку. Довольно часто при рядовой проверке документов из кармана проверяемого вдруг появляется нож, или самодельная малокалиберная пукалка, или граната… или еще что-то подобное. А спроси потом у задержанного: ты чего, дурак, за нож (топор, дубинку, ствол) хватался? – он сам объяснить не может толком. Пожимает плечами: так, мол, с испугу… А бывает, что не с испугу, а потому, что терять нечего. Или, напротив, есть чего. Бывают просто ожесточенные люди с изломанной психикой… Их, кстати, гораздо больше, чем можно себе представить. Еще бывают неадекватно воспринимающие реальность алкоголики и наркоманы. Бывают подростки, насмотревшиеся боевиков и считающие себя крутыми… Да много чего бывает. И опер отлично отдает себе отчет в том, сколько реально стоит его жизнь…
Косте Лущенко помогли чем смогли. И МВД, и ГУВД подкинули некие суммы, и два фонда каких-то тоже подкинули некие суммы… Мелочь. Спустя неделю Петрухин со Штирлицем задержали сынка одного питерского олигарха с кокаином на кармане. Сынок, кстати, постоянно проживал в Англии, в захолустном городишке Кембридж, где и получал образование. Сначала сынок предложил ментам деньги. Его выслушали с большим интересом, но деньги не взяли. А спросили: что он изучает в славном Кембриджском университете? «Экономику». – «Жаль. Если бы вы, Генрих Виленович, изучали право, то вы, вероятно, знали бы, что не только в цивилизованной Англии, но и в дремучей России ваше предложение, подкрепленной демонстрацией фунтов, квалифицируется как попытка дачи взятки должностному лицу. Будем составлять протокольчик?..» Сынок олигарха сник, потом заявил, что хочет позвонить адвокату.
…А на следующее утро Петрухин пришел в родную контору, где ему, немного смущаясь, объявили, что настала пора паковать служебные чемоданы. По собственному, разумеется, желанию. Мол, извини, браток, но никто не обещал, что в светлое будущее возьмут всех. Петрухин не роптал и камня обиды за пазухой не держал. В глубине души он прекрасно понимал, что в данном случае они в общем-то были правы…
Минут через двадцать после пробуждения и первой неудачной попытки подняться Петрухин совершил над собой героическое усилие и проковылял в комнату. Безо всякой надежды застать там Наталью, которая уже час-полтора как должна была трудиться на ниве сбережения людских кардиомоторов. На обеденном, он же рабочий, столе белел листок бумаги с лаконичной размашистой записью: «Проспишься – позвони!» Петрухин осмотрелся в поисках мобильника, нашел его далеко не сразу, но все-таки нашел. Вот только ровный, без эмоций женский голос тут же поведал о том, что сумма на его счете недостаточна для ведения разговоров любой степени важности и срочности. Доступным сейчас оставался только бесплатный вызов по номеру «112». Ну да при всех текущих бедах и невзгодах Петрухина с этим вызовом все ж таки можно было пока повременить…
Чертыхнувшись, Дмитрий вернулся на кухню, подобрал с пола давеча сброшенные, отчего-то перекрученные узлом джинсы и пошарился в карманах, изучая смятую наличность. «Нужно тормозить!» – подумал он и сунулся – сначала в холодильник, а затем в импровизированный барчик: не осталось ли чего? Чуда не произошло – ничего не осталось. «Надо, обязательно надо тормозить!» – размышлял он, одеваясь, чтобы выдвинуться к ближайшему терминалу оплаты и за опохмелкой. В зеркало при этом старался не глядеть – стыдно…
…Петрухин вышел из дому. Утро было солнечным, ясным. Повсюду мельтешили-суетились встречные-поперечные люди, проносились мимо резвые табуны машин. А вот Петрухину спешить было некуда. То есть – абсолютно. В ближайшем павильончике он скормил терминалу жеваную сотенную бумажку, выяснил у продавщицы, что деньги на счет капнут минут через двадцать, после чего купил бутылку пива и, вернувшись на воздух, присел на борт чудовищной бетонной клумбы-чаши. Ни цветов, ни земли в ней не было – только вода, в которой плавали разбухшие трупы окурков. Из-за окурков вода приобрела цвет чифиря. А может быть – торфяного болота.
Дмитрий сидел на краю болота и пил пиво из горлышка. На него косились, но ему было наплевать. На пыльном асфальте гуляли жирные голуби. После нескольких затяжных глотков в голове несколько прояснилось, Петрухин закурил и сплюнул в болото…
Мерзко взвизгнули тормоза, и метрах в двадцати от экс-оперативника, аккурат под знаком «Остановка запрещена», к поребрику эффектно прижался мамонтоподобный пепельного цвета «хаммер». Невольно заинтересовавшись, Петрухин стал наблюдать за тем, как с переднего сиденья выбирается молодой, здоровый, в расстегнутом кожаном пиджаке – охранник. Охранник почтительно распахнул заднюю дверцу, и через пару секунд из толстого брюха гламурного армейского вездехода, аки Иона из чрева кита, нарисовался… Брюнет собственной персоной. И мало того, что нарисовался, так еще и направил свои стопы в итальянской коже аккурат в сторону Петрухина. Предварительно дав отмашку охраннику, дабы тот, недобро прищурившийся на пивную бутылку в руках Дмитрия, оставался на месте.
Последний раз Петрухин имел счастье лицезреть Брюнета (в миру – Голубкова Виктора Альбертовича) в ресторации «Аустерия» году эдак в 2004-м. Тогда Брюнет был при бабочке и сидел метрах в трех от Кумарина. К слову сказать, где теперь тот Кумарин? Давно – тю-тю! – в узилище, а Брюнет – вот он. Слегка располнел, но все равно глядит орлом и хозяином жизни. Что же, интересно, нужно хозяину жизни от мента? А если точнее: от бывшего мента в состоянии запоя…
– Борисыч?! – произнес Брюнет с изрядным удивлением в голосе.