Пережитое
Шрифт:
Сказано - сделано. И я отправился к исправнику, якобы за советом. Он горячо стал отговаривать меня от такой поездки.
– Что вы, Фридрих Фридрихович, что вы! Да избави вас Бог! Разве можно довериться этим шхунам? Они очень ненадежны. Каждую осень с ними случаются несчастья - одна или две шкуны обязательно гибнут при возвращении в Японию. Ведь теперь как раз время страшных тайфунов!
Но я проявил большое легкомыслие.
– Кому суждено быть повешенным, г. исправник, тот не потонет, как говорит наша пословица. А я люблю сильные впечатления и предпочитаю подвергнуться на японских шхунах риску, чем сидеть неподвижно в вашем Охотске, киснуть и ждать у моря погоды!
Всей соли и пикантности моих слов исправник, конечно, не мог оценить - а мы с Мурашкой потом немало смеялись над этими словами. Да, кому суждено быть повешенным, тот не потонет. А повесить нас русское правительство всегда успеет.
И я настоял на своем. Настоял даже на том, чтобы мне и моему помощнику Сидорову была выдана от имени исправника официальная бумага, что "со стороны властей г. Охотска препятствий к отъезду означенных - горного инженера Басра и горного штейгера Сидорова - в Японию не имеется". Исправник уверял, что такого документа нам вовсе не потребуется в Японии и что во Владивосток мы сможем проехать из Японии также совершенно беспрепятственно ("охота вам напрасно целковый тратить на засвидетельствование этой бумаги").
Но я настоял на своем и такую бумагу получил - (она и сейчас в моих бумагах лежит в Париже, если немцы ее не забрали, произведя налет на квартиру, в которой я жил). Признаться, у меня было просто мальчишеское желание посмеяться над полицией.
С одним из капитанов японской шхуны мы сговорились, и он охотно за 30 рублей взял меня и моего товарища на свое судно. Провожал нас весь город во главе с исправником. Он пришел даже с фотографическим аппаратом и сказал, что снимет момент нашего отплытия. Мы стояли с Мурашкой на палубе в первом ряду, но в момент фотографирования случайно оказались за мачтой... Мы предпочитали не фигурировать на полицейской пластинке.
Наша шхуна "Кон-гоу мару" шла из Охотска прямым рейсом, без захода куда бы то ни было, - если то будет угодно Нептуну и Борею, - к главному острову Японии Хоншу, в большой порт Ниигата,
16. НА ШХУНЕ В ЯПОНИЮ
При яркой солнечной погоде и при попутном ветре наша шхуна снялась с якоря и тихо вышла с рейда. Жалкий Охотск остался позади, берег все дальше и дальше отходил от нас, море развертывалось впереди всё шире. Чувство горячей радости наполнило нас. Как по уговору, мы взялись с товарищем за руки и прокричали "ура!" морю и свободе. Сейчас море и свобода были для нас одно и то же. И вместе с тем мы не могли удержаться от того, чтобы насмешливо не раскланяться издали с одураченным нами исправником. Впереди нас ожидают новые испытания, но лучше иметь дело с какой угодно стихией, чем с русской полицией - так думали мы тогда.
Наша шхуна - "Кон-Гоу мару" - была небольшим парусным судном в 60 тонн, от носа до кормы было всего лишь 50 шагов, как я это сейчас же установил. Весь экипаж ее состоял из 20 человек: 12 матросов, пяти рабочих (в их числе "кок", т. е. судовой повар), капитана, лоцмана, приказчика из японского магазина в Охотске Вайчи Сея по имени Кумагай сан (говорил ломаным языком по-русски) все японцы, и нас двое, итого - 22 человека. Шкуна загружена только наполовину: в этом году улов рыбы был плохой.
Шхуна - простая рыбачья шхуна!
– поражает чистотой и приспособленностью своей даже в мелочах. Внутри кают-компания обложена красными полированными досками. Весь пол устлан чистой цыновкой, посередине тлеют в деревянном ящике с пеплом древесные угли, над которыми устроен низенький треножник; на него ставится чайник. Здесь мы пьем чай, обедаем, разговариваем.
Столом служит прикрытый цыновкой пол, стульями - маленькие подушечки для каждого. Цыновка такой безукоризненной чистоты, что, садясь на нее, приходится каждый раз снимать сапоги - процедура весьма надоедливая. За обедом нас угощают вареным рисом (основная японская еда), жареной на палочках рыбой, крупной соленой красной кетовой икрой. За ужином, кроме того, дают еще "мармора" с какой-то травой, т. е. вареные молока рыбы.
Но с палочками справиться мы не могли, что вызывало у всех японцев смех, пришлось заменить их европейскими ложками, над чем долго с присвистыванием и причмокиванием смеялись Кумагай сан и особенно наш капитан, человек строгий и молчаливый, с острыми чертами лица и черной, жесткой щетиной на губах и подбородке. Кок, прелестный стройный юноша с черными влажными глазами, сидит здесь же на корточках с маленькой деревянной кадушкой, наполненной вареным рисом, и внимательно следит за нашими чашечками, пополняя их во время еды; с этим коком я почему-то немедленно подружился, хотя мы могли только друг другу улыбаться и похлопывать друг друга по плечу.
Он мне даже принес подарок: матросский нож с широким лезвием, я его тоже чем-то отдарил. Японцы приятно удивляют своей опрятностью и утром все тщательно моются горячей водой. У каждого матроса своя зубная щетка.
На другой день земля скрылась. Ветер крепчает, туго надулись паруса. Шкуна быстро несется на юг, вода с шумом пенится. Наши десять парусов делают свое дело. Эти первые дни мы шли хорошо - дул попутный ветер, и мы, лежа целые дни на пригретой солнцем палубе, наслаждались жизнью и мечтали о том, что скоро попадем в цивилизованные края, где ходят пароходы и печатаются газеты. На этих пароходах можно уехать, куда угодно, а из газет мы узнаем обо всем, что делается на свете... С того момента, как мы выехали из Якутска, прошло почти два месяца, но мы за это время испытали так много приключений, что нам казалось, будто прошла вечность.
Мы держим теперь курс на запад и юго-запад. Приблизились к Сахалину - к полудню обрисовались на горизонте его скалистые горы. Идем на всех парусах, несмотря на сильный ветер. Шкуна сильно накренилась, левый борт высоко поднялся, правый - недалеко от воды. Волны с силой ударяют в левый борт, на палубу фонтаном летят брызги и сыпется мелкий дождь из водяной пыли, срываемой ветром с волн. Палуба мокрая. Ходить по ней опасно - того и гляди ветер снесет в пучину. Он свистит между веревками, снасти трещат, паруса так натянулись и накренились, что по ним, кажется, можно бегать. На палубе переливаются ручейки воды. Капитан только и твердит: "Ветер худо-на!"
– Действительно, он почти не приближает нас к Японии. Видно, не доходят до неба молитвы капитана, напрасно стоит он на коленях утром и на закате солнца перед шкафом-божницей, напрасно возжигает перед ней красные свечи, напрасно бренчит бубенчиками и хлопает в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание божества - ветер не наш!
Мертвая зыбь. Скучное, однообразное и бессмысленное покачивание на одном месте. В течение целых пяти дней был либо встречный ветер, вынуждавший нас лавировать и почти не позволявший двигаться вперед, либо штиль с мертвой зыбью. Недаром мыс Сахалина, уже в японской части Сахалина, который нам нужно обогнуть, называется Мысом Терпения. Теперь у него другое название - по имени какого-то японского вице-адмирала.