Пережив себя

Полянская Мария

Это правда, я хочу умереть. Не в прямом смысле этого слова, с физическими страданиями и грязью, нет, к этому я еще не готова. Я готова угаснуть морально, как человек, как женщина, готова прекратить жизнь сознания, лишь бы не видеть за собой, вокруг себя и впереди себя ужасную бездну пустоты. Пока что я еще задаю себе вопрос – а можно ли ее чем-то заполнить? Можно ли изменить прошлое, вернуть в него радость жизни, счастье любви, смех близких, не рожденных нами детей, можно ли оправдать настоящее, придать ему смысл, вдохнуть жажду жизни, можно ли представить себе будущее, научиться быть ему благодарным? Не знаю, не знаю …

Кто виноват или что виновато,

Я ли судьбу проглядела

когда-то…

Я неспокойна, и я не добра.

Жить мне не хочется больше с утра.

Письмо 5. Красота и грязь

Сегодня я, как никогда, ощущаю себя непорочной, словно выпущенной из чистилища, где меня добела растерли вулканическим песком, прокалили адским пламенем и для верности содрали кожу. Именно такой я вышла в этот мир после того, как ты ушел из моей жизни. Странное чувство, не правда ли, особенно, если вспомнить, что ты все эти годы воспринимал меня, мое прошлое, мое окружение как нечто грязное и недостойное. Что же, признать тебя правым? Ведь писала же я раньше стихи, подобные этим, ведь видела же, сколько грязи налипло на каблуки, пока я шлепала по болоту?

Странное чувство, потому что, встретив тебя, я обрела уверенность в том, что в моей жизни больше никогда не будет грязи, боли, страданий, разлуки. Вдвойне странное, потому что именно ты показал мне, как они выглядят по-настоящему, и это были не легкие почти что бесплотные и безобидные призраки юного воображения, а ужасные химеры с тяжелыми лапами и кривыми челюстями.

Странно, что наши отношения имели своим стержнем не красоту, а нечто иное, явно противоположное красоте, ибо красота рассматривалась как внешнее, греховное, недостойное высоких чувств, преходящее и несущественное. Красота была соблазн, потому всякая моя попытка выглядеть красиво для тебя воспринималась тобой как тайное желание совратить, выставить на всеобщий обзор и продажу что-то очень личное, принадлежащее двоим. Излишне говорить, что я, мое тело, моя женская красота принадлежали тебе, да я и не имела ничего против этого, но ты смотрел шире и глубже и видел в инстинктивном женском желании нравиться всему миру тайное желание этот мир соблазнить. Красота женщины, по твоему мнению, должна принадлежать только ее мужчине, и в этом ты недалеко ушел от идеи гарема и глухой паранджи. Всякая обнаженная часть женщины, видимая глазу чужого мужчины, всякая соблазнительная округлость, легко угадываемая воображением под одеждой, потенциально означает соблазн, угрозу, измену, а значит, грязь.

А я считала иначе, по-женски наивно полагая, что женская красота – это награда мужчины, это отрада его глаз, это знаки отличия на его мундире, это подтверждение его мужской силы и славы. Я думала, что красота скорее спасет мир, чем погубит его, и потому наряжалась, красилась, ухаживала за своим телом, старательно заботясь об этом трогательном домике для души. Мне хотелось, чтобы ты приходил в него с любовью и радостью, чтобы его уют и убранство доставляли тебе удовлетворение, чтобы аромат цветов пьянил тебя, а мягкие подушки обещали наслаждение.

Но я и здесь ошибалась. То, что я была красива, доставляло тебе неисчислимые беспокойства. Все во мне будило подозрения – духи, откровенное нижнее белье, обтягивающая одежда, даже косметика – все это причиняло тебе боль, потому что означало на твоем языке то, что я опять делала попытку принадлежать не только тебе. Ведь по сути это было проявление жуткой ревности – никто не имел права видеть меня красивой, соблазнительной, откровенной, кроме тебя. Да, с тобой я могла быть именно такой – распутной, порочной, открытой, ласковой, беспечной, но, покидая тебя, я должна была становиться чуть ли не монашкой в миру. Всякое отступление от этого правила приводило к тяжелым последствиям, потому что стоило красоте появиться на людях, как она тут же становилось продажной, а значит, превращалась в грязь, но об этом попозже.

Я любила тебя так сильно, что переродилась, даже не заметив этого. Конечно, эти изменения происходили постепенно. Сначала я перестала быть красивой, потому что это было тебе не нужно, ты был готов любить меня всякой. Более того, чем чаще и чем ожесточенней мы ссорились, тем нежнее и чувственнее занимались любовью после примирения, и нам было абсолютно наплевать на то, были ли мы красивы или уродливы. Нанеси мы себе увечья в пылу ссор, мы бы любили друг друга еще сильнее, что нам было до таких мелочей, как одежда или цвет лица?

Потеряв сначала красоту, я продолжала стремительно избавляться от всего, что было тебе не нужно, и очень скоро я перестала быть женщиной, как бы парадоксально это ни звучало. Ведь в наших с тобой отношениях мы были кем-то еще – ты был строгим отцом, я – ласковой, не рассуждающей матерью, а последней не надо быть красавицей, чтобы сын любил ее без памяти. Мать – существо бесполое, оно скорее означает уютный, спокойный мир вокруг, а женщина – это воронка, засасывающая в себя все, что оказывается рядом. Тебе такая женщина была не нужна, поэтому ты твердой рукой взялся искоренять во мне темное, иньское, женское начало. Я утратила право на легкое кокетство, на беспечную непредсказуемость, на прозрачные летние платья, на вечеринки с подругами, на свободу тренированного тела, на грудной смех, словом, на все, что в моем понимании означало быть и чувствовать себя женщиной – красивой, желанной и в то же время недоступной.

Вот опять я произнесла нужное слово – недоступность. В твоем понимании красота и женственность a priori означали доступность, как косметика два века тому назад отличала, словно клеймом, женщин полусвета и кокоток от светских дам. Если женщина была и старалась быть красивой, желанной, она тем самым давала знак всему миру вокруг, что она доступна, что она желанная и легкая добыча для любого, кто только протянет руку. Поэтому красота и женственность изначально содержали в себе грязь и непристойность.

Меня никто никогда не учил быть красивой, и много лет я страдала от того, что ощущала себя гадким утенком – некрасивой, непривлекательной, не идеальной в собственных глазах. Потом мне удалось сначала изменить себя до неузнаваемости, а потом и полюбить себя такой, какой я стала, но в глубине души я очень хорошо помнила, какой серой и непривлекательной глиной в руках неумехи-скульптора я видела себя в зеркале долгие годы молодости. С рождением ребенка я перестала быть женщиной и стала матерью, с головой уйдя в другую жизнь, в иное женское, так и не испытав, каково это – быть красивой, желанной, соблазнительной. Казалось, все это было мне уже не нужно, как вдруг появился ты, и я вновь почувствовала себя женщиной – средоточием красоты, желания, ласки, нежности. Я оглянулась вокруг и увидела, что все вокруг – прекрасно. Прекрасно мое прошлое – дорога проб и ошибок, прекрасно мое настоящее – путь измены и обмана, прекрасно мое будущее – рок, сулящий разлуку и потерю.

И я захотела этого – просто быть счастливой женщиной, стоять в твоих объятиях на теплом ветру с реки, принимать тебя как волчица в заснеженном зимнем лесу, прятать твою голову у себя на груди, словом, быть счастливой и не скрывать этого. Я хотела смеяться и радоваться, я не желала думать о том, что будет завтра, я не стремилась ничего загадывать, я просто жила в согласии со своей новой натурой и каждый день открывалась миру все больше и больше. Ведь в моем понимании счастье означает открытость, возможность впустить в себя все и отдать неизмеримо больше. Я хотела испытывать и проживать сильные чувства, я хотела быть слабой и беззащитной, я хотела стать сосудом, в котором через край плещет любовь, и мне было наплевать, происходит ли все это в законном браке, или это моя вторая жизнь, существующая наравне с первой.