Периферийная империя: циклы русской истории
Шрифт:
В XVI и начале XVII века западные страны имели торговый дефицит по отношению к своим восточноевропейским партнерам точно так же, как и по отношению к странам Азии. Этот дефицит финансировался за счет американского серебра, массово поступавшего на европейский рынок. Около 1620 года поток серебра из Америки начинает иссякать. Это значит, что неизбежно должны были измениться и торговые отношения между Западной и Восточной Европой. В середине XVII столетия Запад уже не может платить серебром за товары, вывозимые из Польши, Ливонии и России. Европейские изделия не пользуются особым спросом в Азии, откуда вывозятся на Запад ценнейшие товары. Напротив, страны Восточной Европы могут потреблять западную продукцию, но в ограниченном количестве. Решение вопроса состоит в максимальном развитии торговли с Восточной Европой при одновременном снижении цен на приходящие оттуда товары. Такие условия торговли ставили Россию, Польшу и Ливонию в заведомо проигрышное положение, но в противном случае
С середины XVII века для всех стран Восточной Европы характерно ухудшение условий торговли с Западом. Пассивный баланс внешней торговли становится нормой. Вывозимые из Восточной Европы товары оказываются дешевы, а ввозимые – дороги. Однако пассивное сальдо в торговле с Западом окончательно становится типично для России лишь к 1700 году, иными словами, именно тогда, когда под властью Петра Великого страна в полной мере «повернулась лицом к Европе».
Постоянно ухудшающиеся условия торговли требовали ее столь же неуклонного расширения. Чем меньше серебра и золота удавалось ввозить из западных стран, чем труднее становился доступ к заморским технологиям, тем больше собственного сырья нужно было вывезти, и тем острее ощущалась потребность в приобщении к западной цивилизации. Что, в свою очередь, означало растущую зависимость от внешних рынков и технологий.
Московия XVII века буквально помешана на торговле. «Все постановления этой страны, – писал иностранный путешественник, – направлены на коммерцию и торги, как это достаточно показывает ежедневный опыт, потому что всякий, даже от самого высшего до самого низшего, занимается и думает только о том, как бы он мог то тут, то там выискать и получить некоторую прибыль» [273]. При этом, однако, те же западные путешественники отмечали, что капитала у русской буржуазии было мало, а самые крупные торговые дома в Москве выглядели небольшими по сравнению, например, с Амстердамом. Находясь на периферии формирующейся капиталистической миросистемы, русский предпринимательский класс проявлял максимальную активность, стремясь использовать возникающие возможности, но не мог обеспечить того же уровня накопления, что западная буржуазия.
В Московии торговали все – царь, бояре, монастыри. При этом местное купечество оказывается далеко не лидером в освоении новых рыночных возможностей, открывающихся по мере того, как меняется мировая и отечественная экономика. Оно выступает не в качестве новой силы, противостоящей традиционной знати и государству, а в качестве их делового партнера, причем младшего. Точно так же складываются и отношения русского купца с иноземным.
После потрясений Смутного времени и последовавшей за ними депрессии купечество длительное время не могло оправиться. «Кризис XVII века» сказался на русской торговле, об этом свидетельствуют данные о численности купеческих корпораций: «К концу XVI в. Гостиная сотня насчитывала 358 человек, а в 1649 г.- 171. Наблюдалось и уменьшение Суконной сотни: в конце XVI в. в ней состояло 250, а в 1649 г. – лишь 116 человек» [274] [Гостиная сотня объединяла купцов (гостей), базировавшихся в Москве, а Суконная сотня – провинциалов, имевших в столице свои конторы].
Неудивительно, что российские купцы испытывали двойственные чувства по отношению к иностранцам. С одной стороны, голландцы и англичане имели куда больше капитала, а потому теснили своих русских конкурентов. В Архангельске все было у них в руках, да и в Москве их положение было весьма прочным. Русский торговый люд иностранцам завидовал и периодически на них жаловался начальству, надеясь, что вмешательство правительства изменит логику рынка. Но в то же время без участия иностранного капитала русское предпринимательство не могло развиваться, и чем дальше, тем больше от него зависело.
С 1617 года московские купцы неоднократно обращались к правительству с просьбой пошире открыть двери для иностранного капитала, поскольку-де русские люди должны у иноземцев учиться «мастерству и промыслам» (эта тема в разных вариациях будет отныне повторяться во всевозможных документах, письмах и статьях на протяжении столетий). Однако очень быстро успехи иностранных предпринимателей в России стали вызывать у местного купечества тревогу, и призывы к расширению свободной торговли сменялись требованием протекционизма. Подобные противоречия вообще характерны для периферийного капитализма. С одной стороны, он просто не может существовать без центра, внешнее влияние является для него основным стимулом развития. Но, с другой стороны, чем больше он развивается, тем больше потребность огородить собственные интересы или хотя бы добиться более выгодных для себя условий.
Если в XVI и первой половине XVII века государственное регулирование предпринимательской деятельности было не слишком активным, то к середине XVII столетия положение дел меняется. По мнению американского историка Ричарда Хелли, «русский «экономический человек» был вполне способен к инновациям и быстро адаптировался к меняющимся условиям», а потому сильное и экономически активное государство «не только не было необходимо, оно было вредно» [275]. Легко заметить, что американский автор смотрит на русскую экономику XVII века глазами неолиберального эксперта конца XX столетия и даже повторяет задним числом те же общие места – если бы (в соответствии с позднейшими рекомендациями Международного валютного фонда) царское правительство провело приватизацию и либерализацию, то история России сложилась бы наилучшим образом. Однако с подобными выводами не согласились бы не только московские правители и купцы времен первых Романовых, но и их современники в Англии или Североамериканских колониях.
Вторая половина XVII века – время, когда экономическая роль государства возрастает повсеместно. Позднейшим либеральным авторам возникновение «большого» и экономически активного государства в Московии казалось связано с постоянной внешней угрозой [276] [Американский историк утверждает, что «чем больше страна и чем менее безопасны ее рубежи, тем меньше она может позволить себе такую роскошь, как народовластие и гражданские права» (с. 9). Вдобавок к этому он заявляет, что не только политических свобод в России не было, но «и частная собственность так и не смогла развиться в русских городах» (с. 10). Откуда взялись в таких условиях коммерческая империя Строгановых и другие отечественные дома, остается для американского исследователя загадкой, как, возможно, и само существование этих торговых домов]. Сложившееся для борьбы с враждебным окружением, это «большое государство», по их мнению, впоследствии само себя поддерживало, удушая экономику и не давая развиться «экономическому человеку», то есть буржуа. Между тем русское государство в XVII веке руководствуется теми же принципами, что и его западные соседи. Авторитаризм нарастает в Европе повсеместно именно в процессе модернизации. Складывается современный бюрократический аппарат, реформируется и увеличивается армия, зарождается военно-промышленный комплекс (строятся артиллерийские мастерские, судоверфи, начинается стандартизация оружия, вводится армейская форма). Россия постоянно воюет, но точно так же ведут себя и ее западные соседи – Швеция, Польша, Франция, Англия, Австрия или Голландия.
С 1630 года войны, которые ведет Московия, – наступательные. Главная цель военных походов – отвоевать доступ к рынкам для того самого «экономического человека», которому, по мнению позднейших авторов, так мешало правительство. Иными словами, «большое государство» не только не сдерживает развитие предпринимательства, но, напротив, обслуживает его. В свою очередь, частный капитал именно в таком государстве нуждается и всячески его поддерживает.
В середине XVII века Московское государство, как и большинство европейских стран, руководствуется в своей экономической политике принципами меркантилизма. По существу, меркантилизм был ответом на затяжной кризис, охвативший большинство европейских рынков. Уверенность в преимуществах свободной торговли сменяется надеждой на поддержку государства. Отныне правительства повсеместно стремились обеспечить положительный баланс внешней торговли, способствуя притоку серебра в страну и предотвращая его утечку. Как и в большинстве западных стран, московское государство стремилось достичь этой цели двумя способами. С одной стороны, поощрялось производство, прежде всего в тех отраслях, продукция которых имела высокую стоимость в чужих странах. С другой стороны, усиливались пошлины на импортируемые в страну иностранные товары. Иностранцам не разрешалось вести дела на внутреннем рынке. Государство поощряло отечественный капитал, содействовало формированию торговых монополий.
Московские цари руководствовались теми же принципами, что и «Король-солнце» Людовик XIV, поставивший руководить экономикой знаменитого Жана Батиста Кольбера, теоретика меркантилизма. Постановления Московского государства пронизаны меркантилистскими идеями в той же мере, что и решения французского двора. Первым шагом в этом направлении был «Таможенный устав» 1653 года. За ним последовал «Новоторговый устав» 1667 года, который оценивается западными историками как «крайне меркантилистский» [277]. Разработку устава царь поручил датчанину Петру Марселису, который успел уже отличиться в Московии и в качестве предпринимателя и в роли дипломата (в 1665 году он вел переговоры с курфюрстом Бранденбурга). Именно поэтому проект Марселиса на утверждение был представлен главе Посольского Приказа Ордину-Нащокину, который тоже был прекрасно знаком с новейшими западными веяниями. После того, как замечания Ордина-Нащокина были учтены, устав был обнародован и вступил в силу. Документ, хоть и разрабатывался иноземцами, оказался явно протекционистским. Иностранные торговые привилегии в Московии не были полностью отменены, но серьезно ограничивались. Местный торговый капитал, выросший за сто лет, прошедшие со времени путешествия Ченслера, оказывается способен самостоятельно организовать экспортно-импортные операции, защищать собственные рынки и осваивать новые.