Перо фламинго
Шрифт:
– Вот что, давай подождем еще немного, я недавно говорил с мамой. Она обещала мне начать выходить…
– Она и раньше выходила иногда, – перебил Петя, и тотчас же краска стыда залила его лицо – сам того не желая, он выдал чужой секрет.
– Погоди, погоди, расскажи-ка, ты что-то знаешь?
Петя кивнул, не зная как дальше поступить. Это он случайно узнал, что мать не всегда сидит взаперти. Иногда, когда никого нет, она выходит одна и возвращается незаметно. Просто однажды Петя обнаружил, что её ботиночки мокрые, видимо горничная не успела их обтереть. Петя удивился еще больше, когда увидел, что шубка не так давно тоже была на воздухе. Юноша не знал, что делать с этим неприятным открытием и, не выдержав, выложил отцу.
– Это очень хорошая новость, друг мой! –
Он похлопал сына по плечу и проводил его из кабинета. Как только за Петей закрылась дверь, Соболев тяжело опустился в кресло, и мрачные думы овладели им. Выходит из дома, тайно, одна? Куда же она ходит? И к чему этот спектакль с недомоганием? Что кроется за этой фальшивой немочью?
Сначала он хотел призвать горничную и выпытать из неё правду, но потом передумал и решил сам следить за женой, чтобы докопаться до истины. От этой мысли ему стало так тошно, что он до вечера не выходил из кабинета. Все сидел, перебирал рукописи, но работать не мог.
На другой день Викентий Илларионович решил привести свой план в исполнение. Он отправился, как обычно, в университет, но за углом приказал извозчику остановиться. Отсюда был хорошо виден весь дом. Прошло три четверти часа, которые показались ему вечностью. Он уже решил ехать дальше, как вдруг увидел жену. Она вышла из парадного, постояла немного, вдохнув холодный воздух и кутаясь в воротник шубы. Соболеву показалось, что его глаза заволокло пеленой гнева и досады. Его обманывают. Как глупо, как нелепо! Что ж, теперь мы все узнаем. Выведем на чистую воду!
Серна взяла извозчика и что-то приказала ему. Соболев тихо тронулся следом. По пути он перебрал в голове все возможные варианты развития событий. Жена едет к любовнику, он врывается следом, нет – ждет на улице. Нет, зовет полицию. Уличает их… Да кто же это… неужто Аристов… В животе заныло. Подозревал… подозревал же… так хорош, так молод… Одни в пустыне… Да куда же она едет? Ах, ты, старый дурак, неужто подумал, что она едет к нему прямо на квартиру? Наверняка свили себе любовное гнездо… Да куда же она?
Соболев с изумлением понял, что экипажи на некотором расстоянии друг от друга движутся вдоль набережной Невы. Неужели в университет? Что ей там понадобилось? Нет, мимо… Академия художеств. Господи Иисусе, здесь-то что?
Серна приказала извозчику дожидаться, а сама пошла к парапету набережной. Соболев выпрыгнул на тротуар и осторожно, прячась за фонарные столбы, двинулся за женой. Серафима не обращала никакого внимания на окружающих. Она медленно шла вперед. Не оглядывалась и явно никого не ждала, что совершенно обескуражило Соболева, который твердо решил застигнуть любовников на месте свидания. Серна остановилась. И тут Соболева точно током ударило! Она стояла у подножия сфинксов, этих прекрасных фигур, которые уже много лет украшают набережную Невы! Изящные, розового гранита тела, прекрасные одухотворенные лица, миндалевидные глаза, полные, выразительные губы. Память профессора услужливо начала предлагать ему то, что по обыкновению он рассказывал студентам на лекции. Удивительная находка какого-то подозрительного греческого проходимца от науки… Цитата из Шампольона, основоположника египтологии: «Среди обломков виден сфинкс из розового гранита. Около 20 ступеней в длину, прекрасной сохранности и работы…» Нет, эти знания сейчас ни ему, ни ей не нужны. Стоя недалеко от жены, он словно проник в её мысли, ощутил все её переживания. И страшная догадка поразила его. Альхор неспроста явился не ему, знаменитому ученому, знатоку древности: свои мистические тайны Альхор открывает только абсолютно чистым, незамутненным душам, разуму, свободному от избыточного знания и ложного чванливого ощущения превосходства над теми, кому это знание не дано.
Серна подошла к постаментам и погладила сфинксов маленькой ручкой в замшевой перчатке. Подняла голову и долго всматривалась в загадочное лицо, её губы шевелились. О чем они говорят? С Невы налетел порывистый ветер, но женщина не чувствовала его, будто её не было
Лошадь привычно перебирала ногами. Возница поднял воротник, прячась от злого петербургского ветра и ожидая странную пассажирку, которую он в последнее время частенько привозил к каменным идолам. Мимо шатаясь, точно пьяный, прошел пожилой господин в бобровой шапке. Он долго смотрел на женщину, но так и не решился подойти к ней или окликнуть. Хотя по всему видно было, что собирался. Чудные эти господа, ей-богу!
Глава двадцать вторая
Лавр медленно, со вкусом втянул в себя дым сигары. Сизые круги плавно поднимались вверх и таяли, таяли, таяли. Просторное помещение студии постепенно наполнялось ароматом дорогого табака. Но среди этого привычного запаха подвижные, нервные как у лошади ноздри Лавра продолжали чувствовать еще один аромат, божественный, всепроникающий. Ведь его обиталище только что покинула Зоя Федоровна, только что сама богиня соизволила посетить его. А аромат её духов, едва уловимый запах её нежного тела, её чудесных непослушных прядей, все это еще витало в воздухе и сводило Лавра с ума. Вся его чувственность, все естество здорового и сильного животного воспрянуло и готово было преследовать добычу. Но, увы, нельзя нарушать приличий, нельзя идти поперек воли дяди, желания семьи… Глупышка, зачем ты выбрала этого дурачка Петю, этого младенца в сюртуке и шляпе? Что вы будете делать вдвоем? Петь песенки и хлопать в ладошки? И это при том, о Зоя, что сделай ты только одно движение – и тебе откроются объятия, полные страсти.
Впрочем, в последнее время между нареченными кажется, наметился разлад. В доме дяди о свадьбе сына ни слова, Петя все время ходит нахохленный и несчастный. Зою и её братца-героя давно что-то не видно у Соболевых. Так не ведут себя, если венчание на носу. Стало быть, что-то случилось, но что? У Пети не спросишь. У него самого вопрос на физиономии нарисован. А дядю спрашивать боязно. Оскорбится, скажет, как можно, драгоценная тетенька больна! Да мы-то знаем, что дело не в болезни. Тут нечто иное просматривается. Эх, кабы разладилось, да сладилось бы по-иному, по его, Когтищева, плану…
От волнения, от сладострастных картин, которые тотчас же завладели его живым воображением, Когтищев заерзал на кушетке, на которой возлежал, а после и вовсе подскочил. Вот нынче, как чудесно получилось. Будто случайно Зоя оказалась тут, одна, без Аристова, без Пети, без горничной. Только Лавр, и она. Тростиночка, мотылек, фея! Теперь у Когтищева будет целая россыпь бриллиантов, чудных, изумительных фотографий Зои. Ведь он припадал к объективу аппарата с таким чувством, словно от вспышки зависела вся его дальнейшая судьба. Впрочем, как знать, может оно и так?
Два дня назад Лавр, как обычно, зашел к Соболевым, по старой домашней традиции, к обеду. Правда, в последнее время эти унылые застолья совсем не способствовали пищеварению. Но в этот день уже ни о каком обеде не было и речи, вместо него на закуску подали домашнюю трагедию. Племянника проводили в кабинет профессора, где тот застал дядю и кузена в совершеннейшем расстройстве. Не обращая внимания на Лавра, Петя продолжал рассказывать о том, как они повздорили с Зоей Федоровной. Накануне Петя пригласил девушку на каток. Но как только они встретились, Петя понял, что нынче серьезного разговора не избежать. Слишком решительным и строгим казался её взор. Так и вышло. Зоя начала пенять жениху за его слабохарактерность, за то, что он не в состоянии проявить волю и бороться за их счастье. Петя принялся было рассказывать о разговоре с отцом, да вышло еще хуже. Зоя уже не слушала его, обвиняя в предательстве, в отступничестве от нежной клятвы. Этого несправедливого обвинения Петя вынести не мог и от отчаяния позволил себе непростительные сомнения в том, что сам господин Аристов, вероятно, не слишком заинтересован в их браке. Следом посыпались обвинения на бедную матушку, которая невесть с чего невзлюбила бедную Зою и теперь задумала расстроить помолвку.