Перо фламинго
Шрифт:
В дверь постучали, и она отворилась. Зоя даже не поняла, ответила ли она на стук, так испугали её собственные ощущения и мысли. Лавр вошел и поставил на пол кофр.
– Простите, я побеспокоил вас, Зоя Федоровна…
Он не договорил. Ему не надо было говорить. Хороший охотник всегда знает, когда пришло его время. Лавр стремительно, в один прыжок перескочил всю комнату и стиснул Зою в объятиях.
Эпилог
Пароход величаво покидал Босфор, оставляя за собой константинопольский берег, тонкие минареты мечетей, суету судов и лодок, разноголосые крики порта. Пассажиры пребывали в возбуждении, свойственном людям, которые переполнены впечатлениями и страстно желают обсудить увиденное. Когда люди долго плывут на пароходе, то мало-помалу невольно становятся знакомыми, хотя бы самую малость, для поддержания
Мой проницательный читатель, ты конечно, уже узнал Серафиму Львовну. Минуло полтора года после трагических событий в доме Соболевых. Серафима долго не решалась расстаться с трауром. И все же черное отправилось в сундук. Теперь чаще всего её видели в чудном розовом платье, которое изумительно шло ей, невольно притягивало взоры к её стройной фигуре, открытым рукам и шее, чуть тронутой солнцем.
На палубе, по которой гуляла Серна, частенько в креслах отдыхала пожилая чета. Супруга уже давно и ревниво следила за прекрасной незнакомкой, которая невольно возбуждала интерес её мужа.
– И как это можно так смело и вызывающе нарядиться в розовое, точно юная девушка! И это в её годах! Ведь она немолода. Совсем немолода! Нет, розовое в таком возрасте просто неприлично! – прошипела жена, скрывая любопытный взгляд под широкой шляпой.
– Полно, матушка, ворчать-то! И то правда, ежели бы вы, моя дражайшая, опять бы надели то веселенькое платье в розовый цветочек, что было на вас… э… ну, словом, тогда… было бы очень недурственно. – И он окинул жену критическим взглядом, что привело её в совершенную ярость.
– Вот еще, глупости! В цветочек, в розовый! Да где уж платье-то! Истлело небось. Все вы, мужчины, таковы. Вам всегда чужой плод слаще, да цветок ярче! Нечего глаза-то пялить, дырку на ней просверлите! Вот, газетку читайте, специально припасла для вас! – и она сунула мужу в руки газету.
Тот вздохнул, но покорно подчинился. Неужто из-за незнакомой дамы разгорится супружеская ссора? Тотчас же пойдут в ход старые упреки и прегрешения прежних лет. Нет уж, и впрямь, безопасней уткнуться в газету. Газету жена извлекла случайно, ею были проложены вещи в дорожном бауле. «Петербургский листок» годичной давности. Ну да что поделать, придется шелестеть устаревшими новостями.
Серафима Львовна проплыла мимо, не подозревая о том, что стала причиной маленькой семейной бури. Супруг ревнивицы украдкой проводил её взглядом из-за газетной кромки.
– Что пишут-то? – послышалось сердито рядом.
– Да вот, интересно, о фотографиях, – быстро отозвался муж, вперив взор в первый попавшийся заголовок.
– Да что же в них особенного, интересного? – жена продолжала досадовать и раздражаться на весь белый свет.
В ответ муж стал громко читать вслух и постепенно они увлеклись статьей. Репортер рассказывал читателям о выставке фотографий известного автора Лавра Когтищева.
«Сия выставка наделала в столице много шума, ибо некоторые работы автора произвели на зрителя неизгладимое впечатление. Все фотографии были представлены по разделам. Отдельно
В укромном уголке внимательный зрительский взгляд обнаружил донельзя странные работы. Вид умирающего юноши, покрытого отвратительными язвами и непонятные головы мужчины и женщины, в песке. Тотчас же начались толки и разговоры о том, кто же изображен на этих фотографиях. Тем более, что автор категорически отказался комментировать творческий замысел. Многие вспомнили недавнюю смерть кузена Когтищева от непонятной кожной болезни, что усугубило критические стрелы в адрес автора, и разгорелись споры об этической ценности подобных творений. Но еще больший шум образовался вокруг второй фотографии. На другой день после открытия, с утра служитель, обходя выставку, вдруг с изумлением обнаружил, что изображение на фотографии изменилось. Он поспешил известить господина Когтищева, который как раз прибыл в сопровождении своей родственницы, вдовы покойного дяди, известного столичного историка профессора Соболева. Господин Когтищев и госпожа Соболева приблизились к загадочной фотографии, и тут дама вскрикнула и потеряла сознание. Изумленный взор обнаружил на фотографии изображения, которые до этого там совершенно отсутствовали. А именно! Головы мужская и женская, по слухам, женская – это именно сама и есть Соболева, располагались на песке, на расплывчатом неотчетливом фоне. Теперь же на этом фоне вдруг выступили необычайно четко, словно их высветили особым образом, несколько массивных колонн, украшенных капителями в виде цветов лотоса, стена разрушенного неизвестного храма, и самое удивительное, огромная каменная фигура, подобная известному Сфинксу, только с великолепно сохранившимся женским лицом.
Господин Когтищев дал маловразумительные ответы в связи с событием на выставке. Некоторые вспомнили увлечение покойного профессора Соболева неким мистическим городом в пустыне, именуемым Альхор, который, якобы, является иногда путникам. Да и автор работ пытался объяснить происходящее именно влиянием сего странного города, что, разумеется, смехотворно. Где Петербург и где этот с позволения сказать, Альхор? Тем не менее, переполох оказался столь сильным, что даже прибыла полиция в лице известного в столице сыщика Сердюкова. Тот долго изучал фотографию и под конец распорядился снять её с выставки и доставить в полицию. Это наводит на невеселые размышления о том, что, вероятно, в полиции нет дел более существенных и первостепенных, нежели изучать этот фокус или проказу. Многие из присутствующих сошлись на мнении, что господин Когтищев, несомненно, ловкий мистификатор и искусно так все устроил для привлечения публики, которая и так валом валит лицезреть его творческие искания».
– Вот еще, что за галиматью пишут! Какой такой Альхор! Экая чепуха! – старик с досадой отбросил газету, её подхватил ветер и с сердитым шуршанием унес в море.
Пароход между тем шел своим путем и потихоньку приближался к Александрии. Чем ближе становился порт, тем оживленней становилась Серафима Львовна, и уже с большим напряжением всматривалась вдаль. Когда пароход причалил, она поспешно сошла на берег, взяла извозчика и отправилась в уже знакомую гостиницу, где Соболевы и Зоя останавливались в прошлый раз. Едва служка внес багаж в номер, как она открыла дорожный саквояж, достала конверт с заранее написанным адресом, взяла чистый листок, перо, и хотела писать. Но призадумалась. В этот миг за окном, прикрытым от солнца деревянными ставнями, раздался резкий гортанный крик. Серна поспешно распахнула его, в сумрачное прохладное помещение ворвались ослепительный свет и жара. И в этом сиянии она увидела крохотный дворик с малюсеньким садиком, посреди прудик с фонтаном. А в центре пруда на длинных тонких ногах стояли, изогнув шеи, пара розовых фламинго.
Серафима засмеялась и захлопнула ставни. Теперь она знала, что писать, верней, ничего. Она взяла свою любимую брошь, к которой было приколото старое потрепанное перышко, выдернула его из украшения и вложила в конверт. На обороте написала адрес гостиницы. Затем легко и быстро спустилась вниз. Хозяин-грек сносно говорил по-английски и понял, что госпоже надобно срочно отправить письмо в Каир. Будет исполнено тотчас же.
Она вернулась к себе в номер и, не раздеваясь, упала на постель. Серафима смотрела в потолок и улыбалась. Что ж, осталось совсем немного подождать, пока за дверью не послышатся уверенные знакомые шаги и не прозвучит любимый голос. Подождать, когда вернется любовь, подождать чуть-чуть, самую малость!
7 апреля 2006 года