Пером и шпагой (др. изд.)
Шрифт:
Когда же встряхнули Пруссию неудачи, все сразу переменилось. Теперь на растагах (дневках) «детей моих» держали в оцеплении, словно каторжных; за первой линией шла в атаку вторая, подгоняя первую, а за второй шла третья, следя за двумя первыми, чтобы «дети мои» не разбежались. А дезертировали они тысячами.
– Почему римляне не ведали дезертирства? – говорил король. – Потому что они сражались за свой очаг, за свои идеалы. У моих же солдат нет ни очага, ни, тем более, идеалов. Для них очагом служит казарма, а катехизис заменяет все идеалы.
Далее
«Война есть кровавая тяжба властелинов, и нации она не должна касаться… Несмотря на то, что горожане и крестьяне содержат войско, сами они не идут на поле битвы, и солдаты должны быть набираемы лишь из подонков общества, и только при помощи жестокого насилия их можно удержать в строю!»
Но и подонков для пополнения армии Фридриха теперь не хватало. Беря пленных, король включал их в состав своей армии. Ни вера пленных, ни патриотизм их, ни национальность короля не интересовали.
– Попался мне – служи мне! – говорил он.
Поражение при Цорндорфе ожесточило Фридриха. Никогда этот человек не был жалостлив к людям, но теперь он озверел. У него были в Европе города любимые и нелюбимые. Любимые он еще не палил дотла. Но вот Мекленбург, к которому Фридрих питал особую ненависть, король разорил вконец.
– Мы уходим из Мекленбурга, – сказал он. – Истребите все, что поддается истреблению…
Когда ему доложили, что приказ исполнен, король ответил:
– Нет. Не все! Мы забыли вспороть подушки…
Он покидал несчастный город, все улицы и крыши которого были как в снегу. Долго кружился над Мекленбургом пух из перин, долго порхали перья из подушек… Саксонию король просто растерзал на нужды своей армии. Забрал всех мужчин, вырубил все леса и продал их, вырезал весь скот, урожаи ссыпал в свои магазины.
Скоро король прослышал о назначении Салтыкова командующим.
– Я такого не знаю, – ответил король, напрягая память. – Но я знаю русских солдат – это прекрасные командующие сами над собой… Что делать? Кажется, год будет очень тяжелым…
Любовь, любовь…
За последние полгода, что прошли для графа Шверина в русском плену, поручик Григорий Орлов успел споить его до такой степени, что, казалось, поднеси свечку к носу графа – и граф вспыхнет, сгорая на огне алкоголя!
Весной 1759 года Гришка Орлов вывез Шверина из Пруссии на берега невской столицы, где пленный адъютант Фридриха сделался собутыльником великого князя в Ораниенбауме.
– Если бы я был на престоле, – говорил ему Петр, – вы бы никогда не стали моим пленным… Пейте, граф! – И целовал немца, тыча в лицо Шверину перстенек с портретом Фридриха: – Вот истинно великий человек. Я проклинаю, заодно с вами, храбрость русских янычар!
В кровавой схватке при Цорндорфе Григорий Орлов получил три жестокие раны, но поля боя не покинул. Дрался, как лев. Могуче и яростно. Смерть была бы для него спасением от кредиторов.
Отчаянная
Улыбка невольно тронула ее губы, а он взял да и подмигнул ей: мол, знай наших!
Екатерина сразу оценила его красоту, резкую и вызывающую. Конечно, Орлов лучше Сережи Салтыкова и даже Понятовского.
Екатерину всегда привлекал дух гвардейской казармы, шумной, неистовой и пьяной. Именно оттуда выходили по ночам эдакие молодчики, чтобы кого-то свергнуть, кого-то возвести и все, полученное в награду, тут же бесшабашно прогулять. И она с удовольствием узнала, что Григорий в гвардии любим и уважаем товарищами.
– Паскуда он! – орал Гришка под пьяную руку о Петре. – Мы там кровь за честь русскую проливали, а он, мизерабль голштинский, еще смеет проклинать нашу храбрость? Товарыщи-гвардия, почто недоумок сей нас янычарами обзывает?..
О! Это было как раз то, что Екатерине требовалось сейчас. Она, как немка, должна опираться именно на русскую силу, чтобы ей простили ее ангальт-цербстское происхождение. Англичане снова дали Екатерине денег, и первым делом она тайком расплатилась за долги Орлова. Между тем британский посол Кейт, маскируясь под алкоголика, всецело покорил ее мужа, даже не заметив, что тем самым потерял дружбу Екатерины, – это очень большой просчет дипломата!
Чем же занимались два приятеля, помимо того, что пили? Петр переводил Кейту реляции из русской армии, выдавал секреты Конференции, а посол чаще обычного гнал курьеров в Лондон, которые – понятно! – дальше Берлина не ехали. Канцлер же Воронцов был трус и не тревожил это змеиное гнездо, боясь навлечь на себя гнев великого князя по смерти Елизаветы Петровны.
Предел шпионству положила сама же императрица.
– А чего это урод мой на Конференции посиживает?.. Отныне, – велела, – племяннику моему ни в сенате, ни в советах Конференции не бывать. Он – вор!..
В утешение Фридрих наградил своего конфидента: Петр Федорович тайно получил патент на чин полковника прусской армии и был счастлив безмерно – скакал на одной ноге, гонял собак по комнатам, ботфортом громил на полу легионы оловянных солдатиков.
– Ура! Я мечтал о чине поручика, а стал полковником!..
Не дорого оценил Фридрих своего друга, если чин полковника он дал и безграмотному тобольскому раскольнику Зубареву.
Де Еон закончил новую книгу «Налоги в древности и во Франции», которая и вышла в Париже, вызвав шумные похвалы. Писал он при свечах, по ночам, не щадя глаз. Насмешки, которым он подвергался здесь, в Петербурге, за свою нравственность, сделали его отчасти замкнутым. Из женщин он дружил лишь с толстощекой резвушкой Катенькой Воронцовой, дружил пламенно и платонически, – до тех пор, пока она не вышла замуж за князя Дашкова, тупого и красивого гиганта.