Пером и шпагой (др. изд.)
Шрифт:
Победители тут же, на поле битвы, стали копать широкие могилы. Прусских мертвецов было зарыто в этот день 4 220 человек, своих же русские закопали 900 человек. Четыре знамени и три штандарта, захваченные у Веделя, бросили в шатер к Салтыкову.
Воздев на нос очки, старик (в нижней сорочке, держа в тазу с водой воспаленные за день ноги) уже писал донесение в Конференцию. Впервые за эти годы она получала такой отчет. В нем Салтыков особливо подчеркивал человечность русского рядового воина. Если под Цорндорфом пруссаки
Пальциг – первая в Семилетней войне битва русских с пруссаками, когда баталию выиграли не только силой и упорством рядовых, – нет, теперь у армии был командующий! И войска постоянно ощущали его железную волю, на себе чуяли биение его мысли. Безобразно показала себя лишь конница Тотлебена: Ведель легко выбил ее из Цюлихау, она не завершила разгрома отступающих войск Веделя после битвы…
Фридрих ждал от Веделя курьера с известием, что «куски брошены в Одер». Спокойно он взломал печати на пакете… И разом мир потемнел в его глазах. Началось бешенство:
– Найдите мне самую грязную и зловонную лужу в Европе, чтобы я мог выполоскать в ней этого Веделя! Я дал ему то, чем сам не обладаю: права римского диктатора! Это выше бога… Я послал этого негодяя спасти Берлин. А теперь мне надо бросать войну с Дауном, проститься с Богемией и Саксонией, чтобы спасать самому уже и Берлин и этого сукина сына, который оказался полным дураком при Пальциге…
Вечером он письмом вызвал к армии своего брата Генриха. «Мы давно уже нищие, – писал ему король, – у нас все отнято, у нас ничего не осталось, кроме чести…» Де Катту король сказал:
– Готовьте реляцию в Берлин о Пальцигском сражении, как о сражении, не вполне выигранном нами. Не забудьте упомянуть, что Ведель отступил с большим достоинством!
– Каковы проставить потери? – спросил его де Катт.
– Наши потери – 1400 человек… Умножьте эту цифру на десять, и это будут потери русские – 14 тысяч человек…
Армия Салтыкова уже открыла дорогу на Берлин.
«Жалкий цыпленок», как звали за глаза Салтыкова, был рожден для войны. Армия раньше его совсем не знала, зато он всегда знал и любил армию. Петр Семенович понимал солдата (хотя солдат не всегда понимал его). Генерал-аншеф не гнушался есть кашу из общего котла, среди ночи вставал, чтобы проверить аванпосты. Был не суетлив и хладнокровен. Он не боялся на ходу перестраивать свои планы. Он быстро подчинялся обстановке, чтобы затем подчинить обстановку своей воле.
Желая сразу же закрепить победу под Пальцигом, пока Ведель не очухался от поражения, Салтыков приказал быстро захватить Франкфурт-на-Одере, и тут к нему прибыл, в окружении блестящей свиты, австрийский маршал Евгений Лаудон.
– Каковы ваши цели в эту кампанию? – спросил он Салтыкова.
– Берлин! –
– Сначала вы должны помочь нашей армии.
– Нет! – отрезал Салтыков. – Вы бы лучше нам помогли.
Лаудон поднял палец с громадным сапфиром в перстне:
– Вы забыли, что против Дауна стоит сам король!
– Вот именно, что стоит… Король стоит и смотрит на Дауна, а Даун стоит и смотрит на короля. В гляделки, что ли, играют – кто смигнет первым?
Лаудон категорически потребовал для своих нужд корпус в 30 тысяч русских солдат.
– Вы еще очень скромны, маршал, – съязвил Салтыков, – что кобылу из-под меня не выдергиваете. Дай я вам тридцать тысяч, тогда мне в лазарет лечь надобно… А зачем вам столько людей?
– Мы возьмем Франкфурт, – гордо посулил Лаудон.
– И для этого просите от меня тридцать тысяч солдат?
– Да!
– Франкфурт уже взяли мои пятьсот человек.
– Я вам не верю! – вспыхнул Лаудон.
Петр Семенович заложил два пальца в беззубый рот – свистнул. Моментально явился юный адъютант, что-то дожевывая:
– Звали, батюшка?
– Ключи сюда! – велел генерал-аншеф.
Лаудону были предъявлены ключи от Франкфурта-на-Одере.
– Отправляйте их в Петербург, – наказал Петр Семенович, захлопывая ящик. – А вас, маршал, прошу отобедать со мной…
После обеда Лаудон мечтательно сказал:
– Теперь же, генерал, когда Франкфурт взят вами, позвольте мне получить с вас миллион талеров.
– А это еще за что?
– За Франкфурт, конечно! Вена уже рассчитала, что с этого города можно содрать два миллиона; вот и получается, что один миллион – вам, а другой – нам.
– Контрибуций не брали, сударь!
– А также, – клянчил Лаудон, – нам нужно продовольствие.
– Не дам! – ответил Салтыков. – Ныне спешно форсируйте Одер и соединяйтесь своими войсками с моими.
– Не имею на то приказа от Дауна.
– Простите, но… какой же приказ вы имеете от Дауна?
Лаудон отчеканил:
– Чтобы ваша армия соединилась с моим корпусом и шла на подмогу Дауну; тогда Вена берет на себя и снабжение войск ваших.
Оба замолчали. Лаудон с интересом рассматривал Салтыкова; директивами Петербургской Конференции генерал-аншеф был подчинен маршалу Дауну, и Лаудону было любопытно, как сейчас поведет себя Салтыков. Исполнит он приказ Петербурга или нет?
Салтыков пальцами снял нагар со свечек, заявил твердо:
– Ради соединения с Дауном я отступать не стану.
Ежели я Дауну нужен, пусть бросает Силезию и спешит сюда, в центр земель германских, где и решится кровопролитная тяжба народов.
– Вена, – заметил на это Лаудон, – отлично знакома с указами вашей Конференции… Вы разве не собираетесь их исполнять?
– Но я здесь, на месте, лучше Конференции все знаю!
Лаудон в смущении потоптался на месте:
– Кому нам жаловаться… на вас?
– Вот Конференции и жалуйтесь.