Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика
Шрифт:
Вслед за рассказом о приготовлении вина и красочным описанием его качеств поэт вводит во вступительную часть касыды картину придворного пиршества, выполненную в технике описания (васфа): называет имена приближенных эмира и услаждающих их слух музыкантов, любуется красотой юных тюрков-виночерпиев, перечисляет предметы богатой утвари и цветы, которые украшают пиршественное застолье. Вступительная часть в целом представляет собой блестящий образец жанра «винной» лирики (хамрийат). Наследуя эту популярную традицию арабской поэзии аббасидского периода, Рудаки вносит в нее элементы местной культуры, тесно связанные с древним мифопоэтическим сознанием. Логика развертывания мотивов, использованная Рудаки в этой части, может быть истолкована как своеобразная проекция ритуала оплакивания умирающего божества (страдания «чада виноградной лозы») и праздничного ликования по поводу его воскресения (пиршество). Придворная поэзия, взявшая на себя роль сопровождения сезонных торжеств, принадлежавшую ранее «царским песнопениям»,
Далее в касыде «Мать вина» следует переход к восхвалению, в котором поэт, в соответствии с каноном, должен был явить особое искусство в соединении мотивов вступления и целевой части (фигура хусн ат-тахаллус):
Когда же на радость виночерпию несколько кругов обойдет вино,Повелитель мира, весело и счастливо смеясь,Из рук черноглазого тюрка с ликом пери,Со станом словно кипарис, и кудрями, словно чауган [3] ,Примет кубок того благовонного вина,И вспомнит образ властелина Саджастана (Систана).Сам выпьет за его здоровье, и вельможи вслед за ним,И скажет каждый, весело беря в руки [чашу] вина:«На радость Абу Джа‘фара Ахмада бен Мухаммада,Того Месяца благородных и Гордости Ирана…»3
Чауган – изогнутая клюшка для одноименной игры, напоминающей конное поло, популярное развлечение при средневековых иранских дворах. Игра в чауган часто изображалась на миниатюрах.
Основная часть касыды, следующая за приведенным переходом, содержит рекордное число мотивов восхваления доблестей адресата. Восхваляемый (мамдух) должен являть собой образец идеального правителя и быть равным в своих достоинствах известным историческим и легендарным личностям: мудростью он подобен Сократу и Платону, знанием установлений шариата – Шафи‘и и Абу Ханифе [4] , справедливостью – Сулейману, смелостью и отвагой – богатырям Саму и Исфандйару. При этом Рудаки легко объединяет в своем перечне персонажей мусульманской священной истории, греческих мудрецов и героев старого иранского эпоса. По существу, поэт как бы предлагает своим последователям готовый каталог мотивов восхваления, которым традиция и воспользовалась в полной мере.
4
Шафи‘и (767–820) – выдающийся мусульманский богослов, основатель одного из толков (мазхаб) ислама, который был назван шафи‘итским. Абу Ханифа (699–767) – основатель и эпоним ханафитского толка в исламе.
Как известно, арабская поэтика считает самовосхваление (фахр) родственным восхвалению. По этой причине поэты часто включали мотивы самовосхваления в панегирическую часть касыды. Подобным образом поступает и Рудаки:
О Рудаки! Ради блага и восхваления всех людейВосславь его и получи [от него] благорасположение и милость.Но если все силы свои соберешь и сложишь [стихи],Если заостришь свой разум напильником,И если в подчинении у тебя будут две сотни ангелов,Да еще и ловкие пери, и сколько ни есть джиннов и шайтанов,Не сможешь ты сложить [стихов], достойных его.Ступай же и принеси то, что сложил, как сложить невозможно.Вот восхваление по моим силам –Все слова [его] красивы, а по смыслу [оно] легко.И все равно не могу я сложить того, что достойно эмира,Хоть в стихах я – Джарир, и Таи, и Хассан [5] .Хвала эмиру, и благодаря ему – хвала всему миру,От него и украшение (зинат), и сияние (фарр), и радость, и покой.Сильно страшусь я, что слабость моя обнаружится,Хотя я – Сари‘ с красноречием Сахбана [6] .5
Джарир (ок. 653 –
6
Сари‘ – известный арабский поэт Сари‘ ал-Гавани (Муслим ибн ал-Валид) (между 747 и 757–823); Сахбан – Сахбан ибн Ва'ил, знаменитый арабский оратор VII в.
Приведенный фрагмент демонстрирует синтез двух концепций поэтического творчества, одна из которых утверждает, что поэзия творится с помощью искусства, родственного мастерству ремесленника, и базируется на применении благоприобретенных навыков, совершенствуемых в практике («приложишь старание», «отточишь разум напильником»), другая же предполагает ниспослание поэтического дара свыше («сложил, как сложить невозможно»). Обоснованием второй концепции у Рудаки служит реминисценция коранического айата, содержащего мотив несотворенности Корана и лежащего в основе теории «неподражаемости Корана» (и‘джаз ал-Кур‘ан): «Скажи: “Если бы собрались люди и джинны, чтобы сделать подобное этому Корану, они бы не создали подобного, хотя бы одни из них были другим помощниками”» (Коран 17:88). В том же пассаже Рудаки упоминает знаменитых арабских мастеров слова, являющихся ориентирами и образцами для подражания. В дальнейшем у поэтов газнавидского окружения (например, Манучихри) это перечисление разрастется за счет упоминания персидских поэтов. В любом случае здесь мы имеем дело с первым из дошедших до нас списков имен стихотворцев, олицетворявших традицию, какой она представлялась иранцам в период становления поэзии на новоперсидском языке.
Отметим также, что поэт выделяет самовосхваление в составе мадха, дважды упомянув свое литературное имя в начале и конце фрагмента. Таким образом, использование поэтического псевдонима (тахаллуса) в качестве средства маркировки значимых элементов в структуре касыды восходит к самому раннему периоду развития литературы на новоперсидском языке.
Другая дошедшая полностью касыда Рудаки получила название «Старческой». Она начинается следующими строками:
Стерлись и выпали у меня все зубы.Нет, то были [даже] не зубы, а сияющие светочи.Далее поэт рассуждает о законах вечно изменяющегося мира: там, где некогда была пустыня, расцвели сады, и снова сады сменила бесплодная степь, то, что некогда было лекарством, станет ядом, а потом яд снова превратится в лекарство, и т. д. Человек подчинен тем же законам, что и бренный мир.
Рудаки вспоминает ушедшие дни молодости, когда он был беззаботен, красив и богат, удачлив в любви и обласкан сильными мира сего:
Что ты знаешь, о луноликий(ая), с мускусными кудрями,О том, каков я был раньше.Ты красуешься перед ним своими вьющимися локонами,Ты не видел(а) его раньше, когда у него были вьющиеся локоны.По традиции считается, что в этой касыде Рудаки обращался к юному исполнителю своих стихов (рави), известному под именем Мадж. По-видимому, в старости потерявший голос поэт не мог уже, как прежде, петь свои стихи под аккомпанемент чанга или руда и потому нанял помощника на манер доисламских арабских поэтов. Сохранились строки, в которых Рудаки обращается к рави по имени:
О Мадж! Теперь ты учи наизусть мои стихи и пой их.От меня – чувство и мысль, от тебя – плоть и душа.Подводя на склоне лет итог своей жизни, Рудаки так определяет в «Старческой касыде» предназначение поэта:
О, сколько сердец я уподобил шелку при помощи стихов,А ведь прежде были они [тверды], как камень и наковальня.Вспоминая прошлое, Рудаки гордится своей ролью «государственного поэта» и своим влиянием при саманидском дворе, считая щедрость покровителей заслуженной наградой таланту:
Где бы ни был в мире именитый дихкан,В его доме для меня всегда находились и серебро, и конь.Кому-то величие и богатство доставалось от тех или других,А ему (Рудаки) величие и богатство достались от Саманидов.Эмир Хорасана вручил ему сорок тысяч дирхемов,К ним прибавил одну пятую часть [этой суммы] эмир Макан.От его вельмож тоже восемь тысячДосталось мне тогда. Хорошие были времена!Этот фрагмент «Старческой касыды» представляет собой образец самовосхваления поэта с отдельными вкраплениями славословия в адрес покровителей. Точные суммы гонораров, полученных за стихи, которые называет Рудаки, призваны придать индивидуально-авторский оттенок традиционным мотивам восхваления щедрости адресата.