Персиковое дерево
Шрифт:
Конан стиснул зубы так, что зазвенело в ушах, а во рту что-то вроде даже хрустнуло. Зубы у мага были так себе. Плохонькие такие зубы горожанина, лишь слегка укрепленные магией. Им никогда не приходилось грызть полусырое мясо или вцепляться в горло врага. Короче, от них никогда не зависела жизнь их владельца…
— Вполне. И я могу верить, что ты сдержишь слово, данное… варвару?
Маг в картинном удивлении высоко поднял черные брови, округляя глаза. Конана даже затошнило — до того глупый вид получился при этом у такой родной физиономии. Хорошо еще, что сам он никогда так не делал.
— Спор разбит при помощи всех четырех стихий, неужели этого мало? Или… господин варвар не припоминает?..
Конан поморщился.
— Ну что ж… тогда — желаю удачи, господин… э-э… варвар… — маг насмешливо отсалютовал Конану, легко поднял огромное мощное тело с камня и пошел себе по дороге, словно обычный путник.
— Маг! — сказал Конан ему в спину, когда их разделяло шагов десять.
Негромко так сказал.
Но маг вздрогнул, как от неожиданного удара — столько ненависти удаюсь вложить Конану в это короткое слово.
— У меня есть имя, маг.
Маг обернулся. Еще раз отсалютовал, уже не скрывая насмешки. Развел мощными руками.
— Оно принадлежит этом телу, господин варвар. Так что в данный момент у вас имени нет…
Задание действительно было не очень сложным. Во всяком случае — казалось таким еще вчера…
Эсаммех, выполняющий при странствующем туранском принце Джамале обязанности то ли проводника и толмача, то ли доверенного слуги, разыскал его три дня назад очень вовремя. Еда давно закончилась, вино тоже куда-то делось, две отзывчивые поначалу девки-хохотушки, подцеппенные Конаном по случаю успешно провернутого дельца, видя такие обстоятельства, последовали его примеру, а неблагодарный хозяин харчевни как раз вызвал отряд городской стражи для выдворения разорившегося постояльца.
Стража эта теперь топталась внизу, там, куда Kонан некоторое время назад уронил с лестницы огроменный сундук из железного дерева. Кстати сказать, затаскивали этот сундук на второй этаж шестеро рабов-тяжеловесов, привыкших ворочать огромные глыбы в каменоломне. И потребовался им на это почти что целый день времени, с двумя усиленными кормежками для восполнения потраченных сил…
Конан справился один.
Причем — совершенно натощак. И времени затратил не больше, чем потребно жрице Дэркето на то, чтобы раздвинуть свои колени при виде красивого юноши.
Сундук был очень крепкий — на то оно и железна дерево. На нем даже трещины не возникло. Чего, конечно, нельзя было сказать о несчастном здании харчевни, поскольку полы, стены и лестница ее были отнюдь не из железного дерева. Хлипкие такие полы да стены, из местного сероватого песчаника, ненадежные, одним словом — по сравнению с полновесным сундуком в полтора человеческих роста, вырубленным каким-то умельцем из цельного ствола…
Вот и проломил сундук ненадежные плиты эти, словно яичную скорлупку, уйдя в землю под ними чуть ли не наполовину, а заодно и смахнув весь нижний пролет ведущей наверх лестницы, словно его тут и не было никогда. Что, конечно же, существенно затрудняло горячее намерение стражи туда подняться. А заодно и несколько понижало и саму горячность этого самого намерения. Они, пожалуй, и вообще предпочли бы покинуть заведение, оставив хозяина самого разбираться со своими проблемами и постояльцами, если бы не маячила в гостиничных дверях непробиваемым заслоном мрачная фигура сержанта.
Так что злые и перепуганные стражники топтались себе внизу, раздираемые внутренними противоречиями и никак не способные решить, кого же они все-таки опасаются больше, а Конан, злой и голодный, в предвкушении веселой разминки поглядывал на них сверху, попутно размышляя над тем, чего бы еще на них уронить.
В этот момент Эсаммех и появился — маленький, седенький, с козлиной бородкой и льстивыми манерами, кланяющийся через слово и растягивающий все многочисленные морщины своего невероятно сморщенного лица в вечной беззубой улыбке от уха до уха.
Он непрестанно что-то говорил, улыбался и кланялся, кланялся, кланялся… Он кланялся всем — сержанту, хозяину гостиницы, оторопевшим служкам, Конану, стражникам — всем вместе и каждому в отдельности. И очень скоро все оказалось улажено самым прекрасным образом.
Стража ушла, вполне удовлетворенная: сержант — позвякиванием в кошельке, а стражники — сохранностью зубов. Довольный хозяин, тоже разбогатевший на пару монет, скрылся в глубине дома и больше не надоедал Конану разными глупостями. На верхний этаж при помощи веревки был подан обед, вполне ублаживший Конана, а тем, что осталось от лестницы, с энтузиазмом занялись четверо малолетних оболтусов, обрадованных неожиданным развлечением.
Обычно после обеда настроение Конана менялось к лучшему. Особенно, если еда соответствовала его представлениям о трапезе приличествующей настоящему варвару. Поэтому благодушно рыгнув, Конан согласился принять шустрого старичка. Принять и выслушать. Просто принять и выслушать — ничего более…
Вот тут-то и выяснилось, что предлагать старичок желает вовсе не от своего имени.
Выяснилось, правда, не сразу — оказавшись в занимаемой Конаном комнатушке, старичок по-прежнему улыбался, кланялся и говорил, говорил, говорил… Говорил он много и цветисто. О добрых старых временах, когда жили настоящие герои, покрывшие себя неувядающей славой. О сложности современной поры для достойного человека, когда настоящие герои вынуждены наниматься в охранники к разжиревшим купчишкам или служить в городской страже.
Говорил он все вроде бы правильно. Только вот через поворот клепсидры Конан поймал себя на том, что клюет носом, убаюканный плавно текущими восхвалениями.
Это его слегка рассердило.
И потому он демонстративно громким зевком прервал очередную тираду и приказал старичку отвести себя к хозяину. Поскольку он, Конан, переговоров о важных делах со слугами отродясь не вел, а подобное шустрое трепло никем другим просто не могло быть.
Он понял свою ошибку сразу, едва переступив порог уединенного дома на окраине Шадизара — куда привел его старик. Выяснилось, что словоохотливость была свойственна не только слуге. Пусть даже и доверенному.
Хозяин шустрого старичка, туранский принц Джамаль, был точно так же суетлив и пышнословен. На этом, правда, все сходство между ними заканчивалось, поскольку хозяин был молод, смугл, высок и черноглаз. Блестящие волосы его метались за спиной беспокойными черными крыльями, когда резко менял он позу или взмахивал руками, пытаясь жестами усилить свои слова. Не в силах усидеть на месте, он метался по внутреннему закрытому дворику и говорил, говорил, говорил. Его руки тоже непрестанно метались, разбрызгивая по серым камням яркие отблески от самоцветов перстней. Камни были такой ослепительной яркости и величины, что заставляло человека понимающего непременно усомниться в их подлинности.