Перст указующий
Шрифт:
Однако к Бланди это не относилось. Не было смысла обращаться с ними благожелательно, когда они уже отринули от себя долг и отказывались признавать превосходство людей выше их званием. И муж, и жена презрели узы, связующие каждого со всеми, и сопроводили этот бунт против явленной Божьей воли изречениями из самой Библии. Все эти диггеры, левеллеры и анабаптисты [35] возомнили, будто сбрасывают свои цепи с благословения Господня, вместо этого они оборвали шелковые путы, что поддерживают в гармонии весь род человеческий, и желали заменить их кандалами из крепчайшего железа. В своей глупости они не ведали, что творили.
35
Диггеры («копатели») – крайнее левое течение левеллеров, требовавшее упразднения частной собственности на землю, передачи батракам всех общинных земель и владений короля и церкви. Левеллеры (уравнители) – движение, выражавшее интересы мелкой буржуазии в период Английской буржуазной революции и опиравшееся, в частности, на армию, среди прочего требовали полной религиозной свободы. Анабаптисты («перекрещенцы») – сектантское движение, отрицавшее церковную иерархию и таинства и требовавшее крещения в сознательном возрасте, анабаптисты также проповедовали близость мирового переворота, под которым понимали Страшный суд.
Нетерпение и разочарование мои в ту пору достигли поистине исполинских размеров, когда я говорил с Престкоттом, весь заговор был у меня в руках, но ускользнул от меня из-за моего собственного безрассудства. Признаю, я также хотел сохранить собственную жизнь и страшился, что подвергнусь новому нападению. По этой причине я сделал следующий шаг и сообщил мировому судье, что, по моему разумению, доктор Гров был убит.
Услышав это, сэр Джон ужаснулся и был встревожен неминуемым последствием моих слов.
– Смотритель не питает подозрений, что было совершено преступление, и не поблагодарит меня, если я расскажу ему о моих, – сказал я. – Тем не менее мой долг сообщить вам, что, на мой взгляд, основания для них имеются. Следовательно, ни в коем случае нельзя хоронить тело.
Разумеется, мне не было дела до того, что станется с телом, испытание Кола телом уже состоялось и не дало полезных результатов. Много больше меня заботило то, что Кола узнает, как я шаг за шагом раскрываю его злодеяния и противодействую его планам. Если посчастливится, думал я, он снесется со своими хозяевами, дабы сообщить им о происшедшем.
Краткое время я пребывал на грани того, чтобы добиться его ареста. Передумал я из-за мистера Турлоу, который вскоре приехал в Оксфорд, чтобы повидаться со мной. В своих записках Кола описал нашу встречу во время представления, и я не намерен повторять его слова. Потрясение, отразившееся у меня на лице, видно было всем. Я был поражен, и не только потому, что не видел Турлоу более трех лет, но потому что едва узнал его.
Как он переменился со времен былого величия! Я словно бы повстречал незнакомца, который чем-то походил на человека, кого я знал когда-то. Во внешнем облике очевидных перемен было немного, ибо он принадлежал к тем, кто в молодости выглядит стариком, а в старости моложавым. Но в нем ничто не напоминало о той власти, которую он некогда крепко держат в руках. В то время как многие горько сожалеют об утрате влияния, Турлоу как будто радовался, что с плеч его спал этот груз, и был доволен своей безвестностью. Изменилась сама посадка его головы, и с лица его исчезло выражение глубокой озабоченности, и через такие незначительные мелочи его облик в целом изменился почти до неузнаваемости. Когда он подошел ко мне, я не спешил обратиться к нему с приветствием, он улыбнулся мне так, будто распознал мою растерянность и понял ее причину.
Я искренне верю, что он столь решительно отвернулся от своей прошлой жизни, что даже будь она предложена ему теперь, он отказался бы принять какой-либо пост. Позднее он сказал мне, что дни он проводит в молитве и размышлениях и эти занятия считает более достойными, чем все его труды на благо страны. Общество ближних, по большей части, его не интересовало, и он ясно дал понять, что не желает, чтобы его тревожили те, кто стремится оживить безвозвратно ушедшие времена.
– У меня к вам поручение от вашего друга, мистера Престкотта, – шепнул он мне на ухо. – Быть может, нам стоит поговорить?
После спектакля я сразу же пошел домой (я вернулся под кров моего дома еще утром в тот день) и стал ждать его. Он не замедлил появиться и опустился в кресло со спокойной невозмутимостью, всегда ему присущей.
– Вижу, вы еще не утолили своей жажды влияния и власти, доктор Уоллис, – сказал он. – Что нисколько меня не удивляет. Я слышал, вы допрашивали этого юношу, и у вас достаточно влияния, чтобы, если вы пожелаете, получить для него помилование. Вы теперь состоите при мистере Беннете, как я понимаю?
Я кивнул.
– Какой у вас интерес к Престкотту и этому итальянскому джентльмену, о котором вы его допрашивали?
Даже тень былого авторитета и силы Турлоу все еще слепила более, нежели сияние власти придворного, подобного мистеру Беннету и, должен сказать, мне и в голову не пришло не ответить или указать на то, что он не имеет никакого права допрашивать меня.
– Я убежден, что зреет заговор, способный вновь ввергнуть страну в гражданскую войну.
– Разумеется, – сказал Турлоу со спокойствием, с каким всегда встречал любые известия, сколь серьезными бы они ни были. – Когда в какой-либо день и час за последние несколько лет такой заговор не зрел бы? Так что в этом нового?
– Новое то, что, как я полагаю, за ним стоят испанцы.
– И что это на сей раз? Объединенное нападение «людей пятой монархии»? Внезапная стрельба из пушек, предпринятая взбунтовавшейся гвардией?
– Только один человек. Венецианский джентльмен, который сейчас слывет философом. Он уже убил двоих – моего слугу и доктора Грова. И он украл у меня письма величайшей важности.
– Тот самый врач, о котором вы расспрашивали Престкотта?
– Он не врач. Он солдат, известный убийца и сюда прибыл для того, чтобы убить графа Кларендонского.
Турлоу крякнул. Впервые в жизни я видел его удивленным.
– Тогда вам лучше убить его первым.
– В таком случае те, у кого он состоит на жалованье, попытаются снова и нанесут удар быстро. По крайней мере сейчас мне известно, кто убийца. В следующий раз мне, возможно, не так посчастливится. Я должен использовать эту возможность, чтобы разоблачить английских участников заговора и покончить с ним раз и навсегда.
Турлоу встал и тяжелой кочергой поворошил поленья в камине так, что вверх в трубу взметнулся сноп искр: в его обычае всегда было, размышляя, занимать себя незначительными упражнениями.
Наконец он снова повернулся ко мне.
– На вашем месте я убил бы его, – повторил он. – Если этот человек будет мертв, то и заговору конец. Возможно, заговор оживят, а возможно, и нет. Если он ускользнет, то кровь падет на вас.
– А если я ошибаюсь?
– Тогда умрет итальянский путешественник, застигнутый грабителем на большой дороге. Без сомнения, великое несчастье. Но все, кроме его родных, позабудут об этом через неделю-другую.
– Не могу поверить, что в подобных обстоятельствах вы послушались бы своего же совета.