Перст указующий
Шрифт:
Гров крякнул, довольный комплиментом, но и подозревая, что я над ним подшучиваю.
– Да, это поистине большое повышение, – сказал он. – Хотя я весьма благодарен сэру Уильяму за его доброту. Не прими он меня в свой дом, я бы умер с голоду. Не самое счастливое время для меня, как, полагаю, вам известно. Впрочем, оно оказалось несчастливым и для вас. Уповаю, жизнь студента вам более по нраву.
– Да, вполне, благодарю вас. То есть была. Но сейчас я попал в большую беду и должен просить вашей помощи.
Такой прямой ответ, казалось, встревожил Грова, он с участием осведомился, в чем было дело. И я рассказал ему все.
– И кто эта ведьма?
– Девка по имени Сара Бланди. Вижу, вам известно
Едва я ее назвал, Гров потемнел и насупился, и я подумал не лучше ли мне было бы промолчать. Однако я поступил верно!
– Недавно она причинила мне большое огорчение. Великое огорчение.
– А, да, – сказал я неопределенно. – Я слышал кое-какие клеветы.
– Неужели? Могу я спросить, от кого?
– Пустое. Всего лишь сплетни за кружкой пива. Некий Вуд. Я тотчас сказал ему, что его слова постыдны. Еще немного, и я закатил бы ему пощечину, если сказать правду.
Гров снова крякнул, потом поблагодарил меня за мою доброту.
– Мало кто дал бы такой достойный отпор, – коротко сказал он.
– Но, как видите, – продолжал я развивать достигнутое, – она опасна, с какой стороны ни взглянуть. Все, что она ни делает, чревато бедами.
– Астрология подтверждает колдовство?
Я кивнул:
– На Грейторекса я полагаюсь не вполне, однако он неколебимо убежден в том, что на меня было наложено заклятие и что сила ее очень велика. Кроме нее, наложить заклятие просто некому: насколько мне известно, ни у кого другого нет причин питать ко мне вражду.
– Вы подвергались нападениям в голове и в нутре, так? А еще животных, и вам были сонные видения?
– Несколько раз. Именно так.
– Но если не ошибаюсь, вы страдали головными болями еще в детстве? Или память мне изменяет?
– Головные боли бывают у всех, – сказал я. – И не думаю, что мои были такими уж сильными.
Гров кивнул.
– Я чувствую, что ваша душа в треволнениях, Джек, – продолжал он мягко. – И это меня огорчает, ведь вы были беспечным ребенком, хотя своенравным и непокорным. Скажите, что вас гнетет? Почему на вашем лице застыл гнев?
– Я же проклят!
– Но кроме того? Вы ведь знаете, что дело не только в этом.
– И мне нужно вам объяснять? Вам не могут не быть известны бедствия, обрушившиеся на нашу семью. Ведь вы прожили у сэра Уильяма Комптона достаточно долго.
– Вы имеете в виду вашего батюшку?
– Разумеется. И особенно меня гнетет то, что члены моей семьи и особенно моя мать, желают забыть обо всем, что произошло. Память о моем отце очернена этим обвинением, и никто, кроме меня, словно не видит надобности вступиться за него.
Мне кажется, я неверно судил о Грове, так как по-детски страшился встречи с ним, словно опасаясь, что прошедших лет как бы не было вовсе и он вновь возьмет в руки розги; к счастью, он более видел во мне взрослого, нежели я чувствовал себя таким. Вместо того чтобы указывать, как мне следует себя вести, или выговаривать мне, или давать советы, которые я не желал выслушивать, он вообще почти ничего не говорил, а только слушал меня, пока мы сидели в его комнате, где все больше сгущались сумерки, и даже не встали зажечь свечу с наступлением вечера. Правду сказать, я даже не представлял себе, сколько бедствий меня поразило, пока не перечислил их тогда в Новом колледже.
Быть может, столь молчаливым Грова сделала его религия, так как, не будучи папистом, он все-таки веровал в исповедь и втайне отпускал грехи тем, кто искренне этого искал и на чье молчание он мог положиться. Мне даже пришло в голову, что захоти я, то мог бы в эту самую минуту навсегда положить конец его надеждам и обеспечить Томасу желанный приход. Достаточно было бы улестить его, чтобы он меня исповедал, а затем донести на него надлежащим властям, как на тайного католика. Тогда бы его сочли слишком опасным и не поручили бы его заботам приход.
Но я так не поступил, и, возможно, это было ошибкой. Я подумал, что Томас молод, и в свое время для него найдется новый вакантный приход. Юности (как я знаю ныне) естественно быть торопливой, однако честолюбивые желания легко должны умеряться смирением, а пылкость – почтительностью к старшим. Тогда я, разумеется, так не считал, однако льщу себя мыслью, что решение пощадить Грова, которого я с такой легкостью мог бы выставить на позор, не было нашептано своекорыстием.
Да, конечно, маленькая толика своекорыстия за этим крылась, как я не премину открыть. Правду сказать, позднее я дивился таинственным путям Провидения, которое направило меня к Грову, ибо мои бедствия привели меня к спасению и превратили гнетущее меня заклятие в орудие моего успеха. Поистине дивно, как Господь берет зло и обращает его в благо и использует тварь, вроде Бланди, дабы открыть сокровенную цель, прямо противоположную замышлявшейся погибели. Я верую, что теперь, когда великих пророков миновал, именно подобные случаи являют нам истинные чудеса.
Ибо Гров вновь начал обучать меня замечательному способу доказательств «за» и «против», и никогда еще я не получал урока прекраснее. Да если бы мои университетские наставники были столь же искусны, так, возможно, я более прилежно взялся бы за изучение юриспруденции, так как благодаря Грову я понял, пусть мимолетно, каким пьянящим может быть построение аргументов. В прошлом он ограничивал свои наставления фактами и беспощадно вбивал в нас правила грамматики и все такое прочее. Теперь я был мужчиной и вступил в возраст, когда начинают мыслить логически (высокий дар, ниспосланный Богом только мужчине, тогда как детям, животным и женщинам по воле Бога в нем отказано), и он, поучая меня, обходился со мной, как с таковым. Он мудро применял диалектику ритора для исследования аргументов; он не копался в фактах, которые слишком болезненно отзывались в моей душе, и сосредоточился на моем изложении их, чтобы заставить меня осмыслить их по-новому.
Он указал (его доводы были слишком сложны, чтобы я точно сумел запомнить все стадии его рассуждений, а потому тут я излагаю то, что он говорил, лишь в общих очертаниях), что я представил argumentum in tres partes. [29] Это правильно по форме, сказал он. Однако отсутствует решение проблемы, что означает неполноту в развитии, а следовательно, и в логике. (Написав это, я понял, что, видимо, был на уроках внимательнее, чем мне казалось, так как номенклатура схоластов всплывает в моей памяти с удивительной легкостью.) Так, primum partum [30] заключала несчастье с моим отцом. Secundum [31] заключала мою бедность, так как меня лишили моего наследства. Tertium [32] заключала заклятие, на меня наложенное. Задача логика, указал он, состоит в решении проблемы и объединении частей в единое положение, которое затем может быть выделено и подвергнуто исследованию.
29
Здесь: рассказ в трех частях (лат. ).
30
Первая часть (лат. ).
31
Вторая (лат. ).
32
Третья (лат. ).