Перстень Борджа
Шрифт:
С этими словами он вынул из рукава своей мантий кинжал, но, занеся его над Петром — чтобы, следуя своему выражению, для пущей уверенности пронзить ему сердце, с ужасом увидел, что глаза Петра уже не сомкнуты, наоборот, широко раскрыты и в упор смотрят на него. И прежде чем молодой кардинал успел пикнуть, Петр выбросил вверх правую руку и со всей силой сдавил ему горло. Не ясно, от чего Гамбарини умер — от страшной ли силы сжатых пальцев, переломивших кардиналу шейные позвонки, или же просто от ужаса, застыв на месте.
От этого события, когда мушкетеры капитана де Тревиля только обстреляли Пьера Кукан де Кукана из своих пистолетов вместо того, чтоб застрелить его, берет начало их знаменитая, в изящной словесности отмеченная, а впрочем — не совсем понятная преданность королю Людовику Тринадцатому, который уже назавтра взял бразды правления в свои слабые руки.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ВЕЛИКИЙ БОГ ПАНТАРЭЙ
ДВА ПОСЛАНИЯ ОТЦА ЖОЗЕФА
Петр правильно рассчитывал, полагая, что его отсутствие в Стамбуле, если оно продлится не более трех месяцев или, самое большее, трех месяцев и двух недель, пройдет незамеченным, и даже если все-таки будет замечено, то можно не опасаться возникновения каких-либо осложнений и неприятностей; если во Франции, как нам кажется, все знали, что храбрый Пьер де Кукан предпринял опасное путешествие в Париж с романтической целью возмездия, то в Стамбуле никто, кроме султана, не подозревал, что первый советник Его Величества, носивший титул «Ученость Его Величества», покинул пределы Турецкой империи, и даже если его нет в Стамбуле в данный момент, то он может возвратиться в любой последующий. Так представлял себе дело Петр, когда отправлялся в путь, так оно происходило и на самом деле.
Жизнь в столице текла спокойно, и все оставалось по-старому, точнее говоря — по-новому; сановники всех ступеней и сфер деятельности носили платье, недавно приобретенное у ветошников, и нарочитовыставляли напоказ свои аскетические добродетели, не так давно проснувшиеся в их сердце; и генералы Готтенрот и фон Шауер терпеливо прочищали мозги своих учеников, офицеров и унтеров, посвящая их в тайны современных тактических приемов и наглядно объясняя, что представляет собой так называемый фланговый охват, что такое контратака и артподготовка, как обеспечивается взаимодействие военного флота с наземными войсками, что такое война на истребление или истребительная тактика, и так далее, и так далее; так же как и прежде, хоть и во все убывающем количестве, валили в Стамбул благочестивые богомольцы, чтобы передать в казну свои сбережения и драгоценности, и корабли, отягченные только что закупленным военным снаряжением, бороздили воды Мраморного моря, направляясь в Босфор, к стамбульскому военному порту, и черноокая Лейла, расцветшая от любви и счастья, сидела в своей веселенькой комнатке, в доме своего ученого отца, Хамди-историографа, поджидая возвращения своего ясного сокола, который, по ее понятиям, пребывал где-то неподалеку, может быть, в Дринополе, а Мустафа, слабоумный брат султана, искавший утешения в глубинах своей сумеречной души, сидел, как всегда, со своими четками и тайным христианством в углу парадной залы, за спиной своего брата и важных государственных чиновников.
Так было и так оставалось, когда Петр познакомился с отцом Жозефом; так было и оставалось, когда мушкетеры господина де Тревиля эскортировали его в Париж; так было и так оставалось, когда в застенке Бастилии он совершил свой фанфаронски-геройский поступок, и мы можем сказать, что так было и оставалось, даже когда он в мертвецкой задушил кардинала Гамбарини, ускорив тем самым государственный переворот, которого желала и нетерпеливо ждала вся Франция; да, так действительно можно сказать, ибо это правда, с той, однако, оговоркой, что с этой минуты полная и желанная взаимонезависимость событий, переживаемых Петром во Франции, и будней турецкой метрополии оказалась нарушена и, пусть даже лишь в нашем сознании, поставлена под угрозу чем-то новым, ложным и тревожным, а именно посланием, которое, как нам известно, отец Жозеф отправил со срочным гонцом французскому посланнику в Стамбуле, рекомендуя распространить там известие о смерти Петра.
Разумеется, оставалась некоторая надежда на то, что тот срочный курьер, которого отец Жозеф снарядил и который по его приказу немедленно отправился в путь, именовался срочным только потому, что в те поры более скоростного — даже в сравнении с голубиной почтой — средства для доставки информации в отдаленные места не существовало, и в сущности это был вовсе не скорый, а, напротив, — ленивый и необязательный, одним словом — несрочный курьер, ибо, обладай он свойством, которое мы связываем с понятием «срочный», он должен бы значительно превосходить обыкновенного курьера; и поэтому можно было рассчитывать, что Петр, человек и в самом деле скорый, а сверх того — окрыленный любовной тоской по темноокой и черноволосой Лейле, вдобавок верный обещанию, данному султану, тотчас по завершении своей миссии вернуться обратно в Стамбул, непременно обгонит курьера в дороге и первым достигнет турецкой метрополии, так что депешу отца Жозефа французскому послу курьер передаст только тогда, когда Петр будет уже спокойно заседать в Совете султана, и Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, вдохновленный и обрадованный присутствием своего любимца, только от души посмеется над ложным известием о его смерти.
Но не тут-то было! Когда мы употребляем словечко «тотчас» в двух разных применениях, это не может в том и в другом случае означать одно и то же. Курьер «тотчас» отправился в путь, и точно так же Петр «тотчас» отправился обратно в Стамбул, разница значений этих двух «тотчас» очевидна с первого взгляда. В первом случае, в случае курьера, речь идет о «тотчас» буквальном и безоговорочном, о «тотчас» солдатском и уставном, о «тотчас» примерно выполненного приказа: курьер сложит вещи, вскочит в седло, и — ать-два! — он уже в пути. В другом случае, в случае Петра, речь идет о «тотчас» сугубо принципиальном, не более чем о заявлении и заверении. Первое, курьерское «тотчас» означает «без промедления», «без малейшей задержки». Второе «тотчас», «тотчас» Петра, означает «без долгих и излишних проволочек». И Петр не изменил этому второму, спокойному, по-человечески понятному смыслу слова «тотчас», хотя ему удалось отбыть из Парижа лишь утром послезавтрашнего дня, после тревожных событий, только что нами изображенных. Отправиться в путь раньше он никак не смог, ибо в этом ему помешало новое неожиданное обстоятельство.
Когда парижский люд узнал о насильственной смерти кардинала Гамбарини, то в порыве радости и восторга зарезал и второго фаворита королевы-регентши, распроклятого Кончини, и спалил его обезображенное тело на мосту Понт-Неф. После того как это свершилось, мальчик-король Людовик Тринадцатый с удивительной легкостью совершил свой coup d'Etat [32] и провозгласил себя королем. Когда королева-мать, теперь уже не регентша, со всевозможными почестями и знаками внимания была препровождена и заключена в один из тех замков на Луаре, куда в наши времена туристы ездят на экскурсии, молодой правитель изъявил желание пожать руку Пьеру де Кукану и лично выразить ему свою благодарность.
32
Государственный переворот (фр. ).
Это не подлежало и не могло подлежать никакому обсуждению.
В события, которые мы наблюдаем и исследуем, тем временем вмешался, чтоб своим вмешательством основательно потрясти их железную логику, еще один обеспокоенный, фатально неотвратимый участник.
После свершения казни Петра Куканя отец Жозеф, не предполагавший, что она оказалась фиктивной, до поздней ночи читал молитвы и долго еще пел псалмы перед тем, как заснуть, но, проснувшись рано утром, после краткого сна обнаружил, что Петр Кукань — жив и здоров, а, напротив, кардинал Гамбарини уже навсегда окоченел. Тотчас — опять в том воинском, по-солдатски строгом смысле слова — отец Жозеф отправил из Парижа второго срочного курьера с заданием догнать и задержать первого, везшего послание с ложным известием о смерти Петра из Кукани, а если ему это не удастся, то в Стамбуле вручить французскому посланнику еще одно письмо, в котором отец Жозеф со всевозможными учтивыми извинениями решительно опровергал содержание своего первого письма.
У официальных историографов мы ни слова не найдем об аудиенции, данной юным королем Людовиком Тринадцатым Петру Куканю из Кукани, но поскольку один из придворных, подслушивавший за дверью, все тщательно записал в карманный блокнотик, то мы постараемся восстановить ход беседы верно и дословно. Аудиенция состоялась в пятом часу пополудни тотчас после визита делегатов от французского парламента, пришедших поздравить короля с одержанной победой. Встреча состоялась в так называемом королевском алькове, небольших покоях, встроенных в огромную и полную зеркал залу, где король и молодой герой Петр из Кукани были совершенно одни; отсюда та неформальность и — скажем прямо — детская наивность, прозвучавшая в королевских высказываниях.