Перстень Иуды
Шрифт:
А Татьяна погасила свет и долго сидела за столом, подперев голову рукой. Потом осторожно легла рядом, стараясь не касаться его тела.
Глава 3
Перестановки в аду
1936 г. Москва
– Старх, Старх! – шептала Татьяна. – Не притворяйся, я же знаю, что ты уже не спишь!
– Сплю, – глаза остались закрытыми, но кончики губ приподнялись в улыбке: рефлекторно, по многолетней привычке – для улучшения облика. Однако улыбка уже помогала мало. За прошедшие годы внешность Аристарха если и изменилась, то только в худшую сторону. А если говорить
– Скажи, что сегодня ты останешься с нами. Поедем на дачу. Хоть один день проведем вместе. Коленька научился ездить на велосипеде, а Галочка уже сама кушает. Ты же этого ничего не видишь. Ну, скажи, что мы все вместе поедем. Евдокия грибов нажарит…
Муж молчал, и Татьяна, решив закрепить успех, пошла в наступление:
– Ты вообще на нас внимания не обращал, а теперь, когда начальником стал, вообще дома не бываешь… Люди живут, чтобы работать, а ты работаешь, чтобы жить. Так нельзя, это неправильно…
– У нас именно так… Работаем, чтобы жить, – сказал Аристарх и сел в кровати. Скрипнули пружины. За последние годы он набрал килограммов тридцать. – Ладно, поедем. Сегодня воскресенье, Иосиф Виссарионович в отпуске, Генрих Григорьевич болеет, контрольных дел вроде нет… Только ночевать не останусь: надо допросы проверить, чтобы не расслаблялись…
– Вот и хорошо! – обрадовалась Татьяна. – Тогда быстрее вставай, я распоряжусь насчет завтрака, и поедем.
Она накинула на плечи шелковый, в драконах, халатик, глянула в окно на Москву-реку и раскинувшийся за ней Кремль и выскользнула из спальни.
Евдокия уже накрыла на стол. Сегодня она приготовила оладьи со сметаной, сварила яйца всмятку, нарезала толстую, с мелким жирком, аппетитно слезящуюся колбасу и только что привезенный из пекарни свежайший хлеб. Но дети капризничали.
– Я не хочу оладьи! Хочу яичницу! – гундосил девятилетний Коля.
– И я не хочу есть… Я гулять хочу! – вторила брату четырехлетняя Галочка.
– Хорошо, Коленька, я поджарю тебе яишенку, – достав сковородку, захлопотала у керогаза домохозяйка. – Хочешь, с колбаской?
– А ну-ка не пищать, – скомандовал Аристарх Сидорович, заходя в столовую. Он был в бордовом длинном халате, перехваченном поясом на объемистом животе. В вырез халата виднелась волосатая, с проседью, грудь и висящий на черном шнурке перстень. Хозяин основательно сел во главу стола, придвинул хлеб, намазал маслом, положил сверху кусок колбасы, придвинул яйцо.
– Евдокия, ничего жарить не надо, и так полный стол еды! – распорядился он и откусил бутерброд. – Дети, быстро едим, и айда на дачу! Я вызвал машину, через полчаса подъедет. Хотите покататься на машине?
– Ура! – закричал Коля. – Конечно!
– Тогда без капризов!
Он с аппетитом завтракал, довольно осматривал собравшееся за столом семейство, благосклонно поглядывал на Евдокию, варившую настоящий бразильский кофе, с удовольствием вдыхал его аромат. Все шло хорошо, жизнь катилась по наезженным рельсам и шла все время в гору. Хотя это противоречило диалектическому материализму и обязательному атеизму, но он верил, что удачу ему приносил перстень, висящий на потертом шнурке. Явление Иуды подтвердило его магическую силу, да и предыдущая история перстня – тоже.
Ранее он принадлежал удачливому налетчику Петру Дорохову по кличке Седой, и весь уголовный мир Ростова-на-Дону связывал фарт Седого с этим перстнем. И действительно, тому фантастически везло, даже тщательно подготовленная операция по его задержанию чуть не провалилась и он чуть не ушел. Но все-таки не провалилась! И все-таки он не ушел! Почему? Этого Аристарх Сидорович понять не мог. Но придумал хорошее объяснение: его, Аристарха, фарт оказался сильнее бандитского фарта, и перстень по своей воле перешел к другому хозяину… Он вспомнил, как они с Самохиным изрешетили Седого, Самохин стал звать отставших коллег, а он нагнулся подобрать оружие, и вдруг его как толкнуло: «Сними!» Кто подал этот знак? Неужели… Но на этом месте размышлений его материалистический мозг начинал тормозить, и он прекращал антимарксистские рассуждения, накатывая стакан-другой водки.
Но перстень помогал, это факт. Полтора года назад, когда решался вопрос о его назначении заместителем начальника ГУГБ [31] , перед вызовом на аттестационную комиссию он положил перстень на стол, потушил свет, зажег свечу, стал на колени и обратился к львиной морде со страстной мольбой: «Помоги в утверждении, помоги перейти на другой уровень – на уровень высшего начальства…»
Он понимал, кому он молится, знал, что за это церковь предала бы его анафеме. Но это ему было безразлично.
31
ГУГБ – Главное Управление Государственной Безопасности НКВД СССР.
Он уже столько сделал для разорения церкви, уничтожения священников и разрушения храмов, что давно заслужил анафему. Но он знал и то, что если бы об этом идолопоклонстве проведали его товарищи, то коммунистическая анафема оказалась бы незамедлительной и куда более действенной, чем церковная – в тупичке подвального коридора корпуса «Г».
Аристарх несколько раз повторил свою мольбу, и вдруг в черном камне мелькнула желто-красная искорка, а лев на миг увеличился в размере и улыбнулся. Ему даже почудился отдаленный рык, хотя он понимал, что все это – лишь игра воображения. Но волнение исчезло, зато возникла уверенность, что он обязательно получит то, что хочет.
И вот настал решающий момент. Большая комната, в центре – простой вытянутый стол, покрытый красной плюшевой скатертью, на ней графин с водой, стаканы и несколько папок с личными делами, одна из которых открыта. Пять человек в темно-синей форме нового образца сидели за столом и громко смеялись, очевидно, какой-то шутке. У троих на рукавах и в петлицах было по четыре золотых звезды комиссаров госбезопасности первого и второго ранга, у одного – три золотых звезды комиссара третьего ранга, а у главного, сидящего во главе стола, – одна большая, шитая золотом звезда генерального комиссара ГБ. Это был начальник ГУГБ Генрих Григорьевич Ягода, который и ввел новую форму, а для высших руководителей придумал еще и кортики. Именно он рассматривал личное дело Визжалова и тоже смеялся, причем, скорей всего, своей собственной шутке.