Перстень с бриллиантом
Шрифт:
— А это нашли в кармане убитого.
Тимофеев задумчиво посмотрел на Ахунова, теребя подбородок.
— Не торопись, — сказал тот. — Чутье подсказывает, что здесь не так все просто... Хотя кто его знает. И все-таки поезжай сначала к матери Сережи, расспроси ее обо всем. Выясни, в какой обстановке жил мальчик. А только потом — к его отцу. И смотри, скоропалительных решений не принимай. Держи меня в курсе. Везения!
Тяжелый разговор предстоял Тимофееву с Галиной Ильиничной, только что похоронившей
Комната Сережи была маленькой, уютной — письменный стол, в вазочке для цветов карандаши, кисти, на столе — стопка книг: фантастика, детективы, комиксы. Над столом на стене — вырезанные из журналов цветные фотографии боксера Мухаммеда Али, Майкла Джексона, Арнольда Шварценегера... Дальше — сплошные картины. На книжных полках, на стене, в рамках и без них, выполненные маслом и акварелью, темперой и карандашами. Картины Сережи. Их пространство было заполнено фантастическими планетами и городами, ракетами и людьми, звездными сплетениями и космическими пришельцами. «Талантливый парнишка» — отметил про себя Тимофеев, и его сердце еще раз болезненно сжалось.
Заметив, с каким вниманием следователь рассматривает рисунки ее сына, Галина Ильинична вздохнула:
— Сереженька мечтал стать художником-космонавтом, как Леонов. Побывать на других планетах и рисовать с натуры. Не сбылось... — Она опустилась на диван.
Тимофеев присел на стул напротив, спросил:
— Кто у него были друзья?
— Кто?.. — повторила Галина Ильинична. — В последнее время Сережа дружил с одноклассниками Ромой Князевым и Дамиром Зауровым. В кино, на стадион вместе ходили. Очень любили футбол...
— А не помните, были между ними какие-нибудь разногласия?
— Что вы! Мальчики из таких порядочных семей. У Ромы отец — директор консервного завода, а у Дамира — родители в торговле... — и тут Галина Ильинична словно споткнулась, осеклась. — Уж не их ли вы подозреваете?! Боже упаси...
— Что вы, что вы, — успокоил ее Тимофеев. — Просто для полной ясности я должен знать об окружении Сережи.
— Нет, мальчики прекрасные, хорошо воспитанные.
— А... недруги могли быть у Сережи?
— Какие могут быть недруги в шестнадцать лет! — удивилась мать.
— Ну, может быть, кого-нибудь задел, ударил, долг не вернул...
— Исключено. Сережа рос тихим, домашним мальчиком. И если бы подобное что случилось — он непременно со мной поделился бы.
— А все же вспомните получше...
— Нет, нет...
— Кто-нибудь заходил к вам шестнадцатого, или, может быть, звонил?
— Тоже нет.
— А семнадцатого?
— Вроде, никто не звонил...
— Да или нет?
— Кажется, звонил Рома. Ну, да, точно — Рома. Справлялся, не приходил ли Сережа. Ведь я накануне поздно вечером звонила и ему, и Дамиру. Не видели ли они сына? И вот Рома наутро побеспокоился тоже. Спасибо.
Немного помолчали, каждый думая о своем.
— А какие отношения были у Сережи с отцом? — спросил наконец Владимир.
— Понимаете ли, мы с мужем уже лет десять как развелись. А живет он отсюда неподалеку. Работает подсобным рабочим в гастрономе. Пьет. А когда напьется, обязательно ночью приходит к нам и барабанит в дверь. Сережа никогда не открывал: боялся скандалов, побоев. И муж постоянно грозил ему...
«Неужели он?.. — мелькнула мысль у Тимофеева. — Что ж, обязательно проверю. А заодно и Сережиных дружков...»
— Извините, что побеспокоил, — через пару минут стал прощаться Владимир. И уже у порога спросил: — Не возражаете, если я к вам загляну еще раз?
— Конечно, — вымучила улыбку на лице Галина Ильинична.
Отец Сережи, Павел Николаевич, явно пребывал в послепохмельном состоянии. Опухшее лицо, скрывающая ранние морщины жесткая щетина. И спина какая-то согбенная — то ли от работы, то ли от навалившегося горя... А может, от того и другого вместе?
— Вы, конечно, догадываетесь, почему я пришел к вам? — представившись, начал Владимир.
— Догадываюсь, догадываюсь, — покорно закивал Павел Николаевич.
— Это вы писали? — без обиняков спросил Тимофеев и показал Павлу Николаевичу ксерокопию газетного обрывка.
Тот, видимо, будучи близоруким, поднес бумажку близко к глазам. Почти по слогам прочитал потрескавшимися губами:
— «Серега! Ежели еще раз не откроешь дверь, знай — убью. Отец»...
Павел Николаевич зачем-то перевернул бумажку, словно хотел убедиться, не написано ли там еще чего, затем медленно опустился на облезлый табурет и зарыдал. Ключицы его заходили, как поршни.
— Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста... — Владимир положил ему на плечо крепкую ладонь. — Согласитесь, это вы писали?
Павел Николаевич вытащил из брюк не первой свежести платок, громко высморкался.
— Да, я писал. Был грех, — произнес он потухшим голосом. — Но я не убивал сына. Не у-би-вал!
— А вам пока никто этого и не ставит в вину.
— Тогда чего же вы хотите?
— Как эта бумажка могла оказаться в куртке убитого Сережи?
— Как? — Павел Николаевич с трудом проглотил подкативший к горлу ком. — Эту записку я оставил в дверях, когда приходил и мне не открыли.
— А когда вы приходили к бывшей жене?
— Четырнадцатого апреля. Как сейчас помню. На опохмелку денег не хватило. А мне даже дверь не открыли. Я и написал от злости записку. Знать бы, что так получится...
— В какое время вы там были?
— После обеда.
«Нет, не врет, — решил Тимофеев. — Надо обязательно узнать у Галины Ильиничны, кто первым вышел из дому — она или Сережа — после грозного визита отца... И кто первый увидел и подобрал эту злополучную бумажку...»
— Где вы были шестнадцатого апреля?