Перстень с печаткой
Шрифт:
— Если только?.. — спросил Шавош.
— Если только за обоями не желают что-то спрятать.
Шавош негромко рассмеялся.
— Друг мой, барон Хольштейн — человек со странностями. Однако я не думаю, чтобы у него имелось нечто такое, что ему нужно было бы прятать… за обоями. Неужели вам и в самом деле не нравятся эти зеленые, под цвет мха, обои? Приятно ласкают и успокаивают глаз.
Шалго еще раз посмотрел на стену и вдруг сказал:
— Полковник, вы отвратно говорите по-французски. Не желаете ли перейти на какой-нибудь другой язык? — И он небрежно пустил вверх колечко дыма.
— Какой же вы предлагаете?
— Испанский.
— О, не подходит. Может быть, немецкий, если ваше ухо так коробит от моего скрипучего французского? Замечу, однако, что фамилия Шалго тоже не говорит о вашем французском происхождении.
— Я никогда не утверждал, что мои родители были французы. Но я овладел языком тех, кто дает мне хлеб. Что касается немецкого, то по возможности исключим его из нашего обихода. По-немецки я говорю, только когда это нужно до зарезу. Предлагаю венгерский.
— Почему именно его?
— А вдруг нам придется заговорить о таких вещах, которые касаются только нас двоих? — по-венгерски ответил Шалго.
— О, я понимаю все, что вы говорите, — продолжал Шавош по-французски. — Но почему вы решили, что я знаю венгерский?
Шалго скромно улыбнулся.
— Собственно говоря, было бы разумно, чтобы люди, занимающиеся венгерскими делами, не только понимали, но и говорили на этом языке. — Он отпил из бокала, повертел его в руке и подумал: «А что, если я ошибаюсь? Может быть, Олдиес все-таки не имеет ничего общего с Шавошем?»
— Вы отлично выглядите, дорогой полковник.
— Я спортсмен.
Шалго снова огляделся. Ему отнюдь не хотелось, чтобы их разговор был записан на пленку, но он понимал, что не может этому помешать. Однако предусмотрительный толстяк тоже подготовился к этой встрече. Он достал из кармана небольшой, вполне умещавшийся на ладони транзисторный приемник, улыбнулся Шавошу и включил его.
— Уж не собираетесь ли вы слушать музыку? — спросил с плохо скрываемым неудовольствием Шавош.
— Обожаю музыку, — возразил Шалго. — У меня был один приятель, по фамилии Шликкен. Он-то и привил мне любовь к музыке. — Шалго перебрал множество станций, пока наконец не остановился на какой-то английской.
— Не раздражает?
— Мне пришлось бы сказать неправду, если бы я стал уверять вас, что этот гам меня не раздражает.
— Мне он тоже мешает, — сознался Шалго, — но ведь если бы я попытался уговорить вас выключить систему подслушивания, вы все равно не вняли бы моей просьбе. Между тем деловые переговоры положено вести при равных условиях. Не так ли? К тому же и музыка довольно приятная.
— Слишком громкая, — возразил Шавош, — и ничего в ней нет приятного.
— Хорошо, назовем ее просто полезной. Скажите, сударь, — Шалго перешел на венгерский, — вы действительно не имеете желания поболтать по-венгерски? Мне, к примеру, совсем не по вкусу подобные опереточные приемчики уже хотя бы потому, что на меня ни декорации, ни заранее подготовленные трюки не производят никакого впечатления. Кроме того, я страшно не люблю, когда мои партнеры считают меня дураком. Бостон вам ничего не говорил об этом? — Он наклонился к радиоприемнику. — Правда, мне с вами довелось беседовать только единственный раз, да и то очень давно, так что, может быть, вы меня уже и не помните. Зато я очень хорошо помню вас. Вы и тогда точно так же, как и сейчас, потирали большой палец левой руки. — Шавош посмотрел на свою руку и опустил ее. — И тогда вы точно так же нервничали, как и сейчас. Глупые привычки прилипчивы. Между прочим, я всегда стараюсь подмечать именно эти особенности у людей. Они неизменны, так же как отпечатки пальцев. Ваш Бостон, например, в течение пяти минут трижды поправляет очки и всегда левой рукой, заметьте, правой — никогда. Каждые десять минут он снимает их и протирает. А вы, доктор, когда кого-то внимательно слушаете, всегда потираете большой палец левой руки. Простите, что я обращаю ваше внимание на вашу же столь неприятную для работы особенность, но мой союзнический долг обязывает меня к этому. Если вы чего-то не поняли из моих слов, я, как ни прискорбно, могу повторить все это еще раз по-английски.
Шавош тоже закурил сигару. Он покачал головой и через силу улыбнулся.
— Только сделайте потише по крайней мере вашу музыку, — сказал он по-венгерски.
— Вот так-то лучше! — воскликнул Шалго. — До чего же красив наш язык, не правда ли, доктор?
— Разве что для нас с вами.
Шалго осмотрел свой костюм, неряшливо обсыпанный пеплом.
— А тоска по родине? Как вы справляетесь с тоской по родине? — спросил он. — Переживаете?
— Считаю ее чепухой. На мой взгляд, тоска по родине есть признак человеческой слабости, сентиментальности, вредная чувствительность.
— Как мне ни стыдно, доктор, но признаюсь: это моя слабость! — заметил Шалго. — Согласно вашей теории, я очень слабый человек. Сегодня вечером, когда небо немного разведрилось, я погулял с часок по набережной Дуная. И вспомнились мне и наш Цепной мост, и гора Геллерт, и Западный вокзал. Скажите, бывали вы когда-нибудь у «Илковича»?
— Нет, не бывал. Если память мне не изменяет, кабак такой был?
— Да, что-то в этом роде… — Шалго махнул рукой. — Вы правы. Будем мужчинами. Сколько выдадите мне за эту документацию?
— Я хотел бы прежде поближе ознакомиться с товаром.
Шалго посмотрел на часы.
— Сейчас четверть десятого, доктор. В полночь человек майора Рельната отправляется в Венгрию. Поскольку вы совершенно точно знаете, о чем идет речь, а я сделал все возможное для того, чтобы Анна получила полную информацию о существе дела и доложила вам, не будем терять времени. Если дело вас интересует всерьез, нужно действовать — и к тому же быстро.
Шавош налил в стакан холодной содовой и с жадностью выпил. Спокойствие Шалго не очень-то нравилось ему.
— Скажите, почему, собственно, вы решили изменить своим шефам? Мы знаем вас как человека, которого материальная сторона не интересует.
— Плохо знаете. Человек должен думать о своей старости. Итак?
— Вы мне не совсем понятны, господин Шалго.
— Не удивляюсь. — Шалго преспокойно попыхивал сигарой. — Чтобы успокоить вас, открою вам еще кое-какие секреты. Кроме того, что я хочу обеспечить себе спокойную старость, мой приход сюда имел под собой еще и кое-какую принципиальную основу. Интересующая вас документация должна быть добыта для Запада. Но мне небезразлично, какая именно из западных держав получит ее. Думаю, что у вас она будет в надежных руках. Не знаю, достаточно ли ясно я изъясняюсь. Успеваете вы следить за ходом моих мыслей? Более того, я могу поставить вопрос так: сколько вы готовы дать за Отто Дюрфильгера — майора Второго бюро?
Шавош колебался, не зная, как далеко он может зайти в этом торге. Правда, Шалго перечеркнул все его расчеты — записать разговор с ним на пленку не удалось, но сейчас это уже не имело значения. Дюрфильгер стоит больших денег. Если бы удалось договориться с ним, нынешний день можно было бы считать удачным. После Кальмана Борши еще и Дюрфильгер!
— Чек на десять тысяч фунтов стерлингов сейчас и пятьсот фунтов ежемесячно!
Шалго рассмеялся.
— Вы шутите, полковник. Вчера я читал, что футбольная команда «Арсенал» купила за двадцать тысяч фунтов стерлингов футболиста Петруччо, Неужели разведчик Оскар Шалго стоит меньше футболиста?