Перстень шаха

Силин Анатолий Савельевич

В камере я оказался в два часа ночи. Позже узнал, что надо мной спал как раз Алферов. Узнал потом и про остальных сокамерников: кто они и за что сидят в следственном изоляторе.

А пока, положив голову на тощее подобие подушки, прикидывал: ведь и соседи небось ворочают мозгами, что я за фрукт такой и за что посажен? На данный вопрос, если его кто-то задаст, я продумывал разные варианты ответа, но остановился на одном. Скажу: а ты чё, следователь? Мне казалось, что такой тон будет самым подходящим. Надо выглядеть эдаким ушлым, прошедшим огни и воды, а не каким-то болтуном. За что меня взяли, и вовсе трепать языком не собирался. Да, они тут почти все убийцы, а меня «закрыли» и шьют «палку» за превышение служебных полномочий, и что

с того?

В камере слышалось похрапывание, кто-то тяжело ворочался: ночной сон у каждого свой. Я тоже, несмотря на разные переживания и необычность обстановки, тюремный, ни с чем не сравнимым затхло-вонючий дух, малость прикорнул. Проснувшись, не вставал, лежал и думал. Пробивавшийся через зарешеченное окошко мутный рассвет кое-как очерчивал внутреннюю убогость камеры. Вскоре ее обитатели завозились, задвигались: кто к параше, кто ополоснуть водой лицо. Все делалось молча, кряхтели, кашляли. Они молчат, и я молчу. Знаю по рассказам, что кто-то из слабаков делает в камере уборку, кто-то докладывает при проверке об обстановке за прошедшую ночь. Для человека это лишняя обуза, но куда денешься, если действительно показал себя слабаком, мямлей. Не исключаю, что кто-то из таких слабаков попытается свою обузу перевалить на меня -- новенького несмышленыша. Надо будет тогда сразу, как говорится, дать по мозгам, и так, чтобы больше свой нос никто не совал. Это уж точно сработает на мой авторитет.

Спавший наверху завозился, потом спустился на пол. Был он крупный, далеко не хилый. Его сосед тоже встал. Они о чем-то между собой переговорили. Ко мне не обращаются, разве что бросят взгляд, -- но так, как бы мимоходом. Слышу запах -- чай заваривают. Все почти молча. А затем тот, что спустился с верхней койки, пригласил меня на чай. Я не спешил, но потом все же согласился: почему бы и не почаевничать? Поднялся, сел рядом. Теперь-то мы оглядели друг друга, и, кажется, я произвел нормальное впечатление. Даже не спросили, за что погорел, а сам я не распространялся.

Наконец поднялись все -- скоро покамерная проверка. Ко мне подсел, как я потом узнал, «двойной убийца», тот самый, что зарезал сослуживцев. Завел базар, что при проверке каждый должен представиться. «Ты ж новичок, вот и доложи, что разместился нормально, встретили нормально, и вообще, проблем в камере нет, все живы-здоровы...» Я вижу, что он разводит -- «Ишь ты! Доложи!» -- и пятерней его за нос -- хвать и рявкнул:

– - Да ты сам-то понял, чё сказал?!

– - Всё, всё, я доложу, я!
– - завертелся хитрец-мудрец, махом смекнув, что не на того напал.

Все кругом засмеялись. Получилось комично и забавно, «народу» понравилось. «Ага, -- думаю, -- не на дурачка напал. Я тебе не Вася Пупкин. Раз лоб подставишь, так и будут потом по нему щелбаны отвешивать».

Получилось так, что после утреннего чаепития я сблизился с Алферовым и с тем сокамерником, что был с общества «Динамо». Алферов, подсев ко мне на койку, хмыкнул:

– - Ты, я вижу, малый не дурак.

– - И дурак немалый, -- ответил я в тон.

– - Здорово за сопатку цапнул, -- хмыкнул Алферов.
– - Чувствуется хватка.

– - Да уж, -- «поскромничал» я, поиграв бицепсами.

Так началась моя жизнь в камере следственного изолятора. Периодически, как и положено, меня выводили, якобы на допросы. В камеру я возвращался спокойным, хотя и бурчал под нос, что ничего «у них» не получится. А вообще-то больше валялся на скрипучей койке. Молчал на верхней койке и Алферов, мы точно «проникались» друг к другу. Иногда он подсаживался ко мне, и мы о чем-нибудь негромко разговаривали. Я ему «по секрету» открыл, за что меня накололи. При этом вполне натурально возмущался.

Говорил, доказывал, убеждая его, что меня выпустят, а кто-то за это еще ответит. Время тянулось медленно, тягуче. О чем только не передумаешь, отключившись от камерного окружения и убожества. И все-таки дни, хотя и медленно, но шли. Один, второй, третий...

Мне казалось, что Алферов мне уже доверяет, а это главное. Какой же будет развязка? О себе-то он пока почти ничего не говорил. Чувствовалось, что ищет связи с волей. Каждый раз после моего «допроса» участливо спрашивал:

– - Как там? Чего-нибудь прояснилось?
– - Я пожимал плечами: мол, пока все без толку, и ждал того самого ночного часа. Почему ночного? Потому что освободить меня должны тоже ночью: привезли ночью и увезут ночью.

И этот момент настал. От дежурного позвонили, чтобы через час я был одет и готов к выходу. Как только поступил сигнал, я сказал сокамерникам: «Ребята, кажись, я свободен».

И все бросились писать записки на волю, чтобы передать их со мной. Написал что-то и Алферов. Эту записку, а точнее, письмо, я сунул в воротник дубленки. Все остальные не особенно и прятал. Обычно перед тем как выпускать, человека раздевают догола, чтобы не пронес каких-либо посланий на свободу. У меня с этим, сами понимаете, все прошло нормально. В общем, на десятый день отсидки я был освобожден с кучей записок и писем, по которым в Москве раскрыли несколько ранее совершенных убийств. Что же касается письма Алферова, то по нему было установлено имя того «крутого» чиновника, который ему помогал, но человек этот оказался из администрации Тамбовской области. Путаница была в том, что фамилия, имя и отчество чиновника из Тамбова полностью совпадали с «ФИО» чиновника из администрации Воронежской области. С моей помощью все это, наконец, прояснилось.

А мне на память осталась бумага об освобождении из СИЗО. На следующий день я уже приступил к своей «основной работе». Что же касаемо разговоров о моем аресте, начальник отдела милиции Центрального района Мухин всех строго-настрого предупредил на одном из совещаний, чтоб никакой болтовни на этот счет не было. Пригрозил наказанием вплоть до увольнения. Всем, конечно, не объяснишь, в связи с чем я «отторчал» десять дней в СИЗО, да я и не собирался никому ничего объяснять. Хотя сплетни ходили разные. Да, совсем забыл сказать, что за успешное проведение этого спецзадания мне вскоре присвоили звание подполковника милиции.

Перстень шаха

Скажу честно, что я в милиции никогда не прохлаждался. Поверьте, это не какая-то бравада. Нет, работы всегда было выше крыши. Я ее находил, и она меня находила, особенно когда дежурил в оперативных группах. Причем работенка подваливала далеко не простая и, как правило, надо было хорошенько пошурупить мозгами.

Вспоминается такой случай. Был конец (а точнее -- шел декабрь) 1988 года. Я дежурил в оперативной группе Центрального РОВД. Где-то заполночь в дежурную часть отдела обратились два гражданина, внешне похожих на «лица кавказской национальности». Я был рядом с дежурным и слышал состоявшийся разговор. Речь шла об утере одним из обратившихся дорогого перстня. Объяснение было долгим и путанным. Дежурный, выслушав ночных посетителей, сказал, что розыском перстня отдел заниматься не будет, так как не известно, где он был утерян. Но о сути обращения он все же доложил ответственному дежурному по отделу майору милиции Александру Петровичу Федюшину. Тот работал заместителем начальника РОВД по политической части. Узнав, что владелец перстня Рагимов Али -- турок по национальности, представитель неких турецких фирм в нашей стране, Федюшин сказал, чтобы тот написал подробное заявление об утере перстня, и это заявление передал потом для рассмотрения мне. Да, а вторым человеком, который пришел вместе с Рагимовым, был сын священнослужителя из Карачаево-Черкесии -- Александр Остапчук. Но он к делу никакого отношения не имел, просто они были хорошо знакомы и он как бы подтверждал факт утери дорогого перстня. Приняв заявление к исполнению и учитывая, что было где-то около трех часов ночи, я предложил заявителю встретиться днем. Назначил час и место.