Первая Галактическая (сборник)
Шрифт:
— Я не могу больше!.. — стыл в коммуникаторе отчаянный вопль Джона. — Катапультируюсь!..
Дымный выхлоп аварийно–спасательной катапульты швырнул капсулу пилот–ложемента в багряные небеса Сферы Дайсона.
— Лейтенант!.. Сделай же что–нибудь, иначе мы сдохнем!
Она не поняла, кому принадлежал этот вскрик. Похолодевшие пальцы Элен, затянутые в тонкую ткань нейросенсорных перчаток, уже толкали рукоятки управления, отклоняя торс «Фалангера» на величину выданной наводящим компьютером поправки.
В следующий миг ракетный залп пятидесятитонной машины потряс древний нечеловеческий мир.
Долина, расположенная за вторым искусственным горным
хребтом,
от места посадки «Нибелунгов»…
— Мы что теперь, будем исполнять за них всю грязную работу?! — Фримен обернулся, зло посмотрев на контур двух «Фалангеров», которые затаились, согнув свои ступоходы за редкой порослью кустарника.
Обе машины выглядели плачевно. Их броню покрывали закопченные по краям выщерблины, в некоторых местах активные пластины отсутствовали вообще, обнажая оплетенные сервоприводами блестящие дуги базовых шасси. Рубка командирского «Фалангера» утратила герметичность из–за треснувшего бронетриплекса кабины.
— Скажи спасибо, что лейтенант удосужилась отыскать наши спасательные капсулы, — ответил ему Майлер. — Сидел бы ты сейчас где–нибудь на леднике, вмерзая в него своей задницей. Пошли, чего, стоять…
Джон сплюнул и нехотя поплелся за Куртом.
Короткий, но яростный бой с шестью кибернетическими механизмами довел людей до грани отчаяния. Они потеряли обоих «Хоплитов», да и «Фалангеры» ощутимо пострадали. У машины Патрушева вышел из строя вторичный контур охлаждения реактора, и теперь из недр сервоприводного чудовища нет–нет да и вырывался едкий зеленоватый пар, который сбрасывался через аварийные клапаны. Машина лейтенанта лишилась герметичности, но наиболее удручающим оказался тот факт, что артпогреба обоих роботов были пусты. У Элен оставалось четыре снаряда в правом орудии, у Сергея сохранилась лишь одна ракета.
…Майлер остановился, поджидая Фримена. В глазах Курта все еще стыл ужас скоротечной схватки. Положение казалось ему безнадежным. Конечно, они отбились от этих долбанутых машин, преодолели еще один горный хребет, но что из того? За их спиной остался ледник и страшная проплешина на нем, врезающаяся новоявленным ущельем в толщу искусственных скал этого странного мира. Останки восьми боевых машин навек вплавились в размягчившийся, а затем вновь застывший материал горных склонов, словно страшный обелиск человеческой войне… [20]
20
Позже данное место получит короткое и емкое название: Мемориал. Сюда будут приходить люди, чтобы отдать дань памяти всем жертвам безумия Первой галактической войны. О судьбе колонии Сферы Дайсона, а также более позднее описание Мемориала см. «Галактический Вихрь». ЭКСМО, 1999–2000 гг.
Впереди их также не ожидало ничего хорошего.
За горным хребтом действительно было теплее, снег и лед исчезли, но им на смену пришло необъятное пространство болот.
Как здесь жить?
У Курта, как и у Элен, не нашлось ответа на заданный самому себе вопрос.
Окраина болот. Час спустя…
— Эй, Курт, что это такое? — Джон Фримен раздвинул ветви кустарника, обрамляющего небольшую возвышенность, и застыл, полуобернувшись к своему напарнику.
Майлер присел рядом. Стараясь не шуметь, он выглянул в прореху между ветвями. Его лицо побледнело.
— Фрайг меня раздери… какое–то стойбище!.. — изумленно выругался он, машинально потянувшись за электронным биноклем, который болтался на груди.
— Выходит, Сфера обитаема?.. — хрипло спросил Джон.
— Сейчас посмотрим. Не дергайся. Держи ветку… Побелевшие пальцы капрала Фримена судорожно впились в волокончатый приклад «ИМ–12».
«Матерь божья. Нам не хватало только ксеноморфов…» — подумал он, машинально коснувшись пальцем заглубленного в приклад сенсора активации. Импульсная винтовка тихо взвизгнула затворным механизмом, на крохотном датчике высветилось число активных зарядов и трепетно заморгали индикаторы работы электромагнитных катушек ускорителей импульса.
Джон еще не видел обитателей стойбища, но уже был готов к самому худшему…
Их психика, деформированная сначала затянувшимся сверх всякой меры криогенным сном, затем безысходностью пробуждения, а после адским боем со взбесившимися машинами, давно уже находилась на грани полного срыва, который должен был наступить рано или поздно.
Они так надеялись, что по эту сторону горного хребта взглядам откроется приемлемое для жизни пространство… и поэтому поросшие редким кривым кустарником бескрайние болота сейчас казались им слишком слабым утешением после потери последних иллюзий, а внезапное открытие какого–то поселения и вовсе довершало безрадостную перспективу, словно ставило жирную точку в конце несбывшихся надежд, — выходит, и за сухой островок посреди топей тоже придется драться, отвоевывая его у исконных обитателей этого чудовищного, не укладывающегося в рамки человеческого сознания мира?
Беда Фримена и Майлера заключалась в том, что они слишком глубоко погрязли в навязанной им психологии. На поверку их разум оказался не столь гибок, чтобы вот так сразу уйти от понятий конфронтации и взглянуть в электронный бинокль не со страхом и ненавистью, а с удивлением и надеждой.
Нет. Они смотрели именно со страхом.
Ничего хорошего уже не могло приключиться с ними под светом этого проклятого красного солнца. Их окружал слишком чуждый мир, и взгляд на его исторических обитателей только усугубил ощущение безысходности, добавив к нему отвращение и брезгливый ужас.
Поселение неведомых существ внешне напоминало заглубленный в почву муравейник. Возвышающийся над болотами покатый холм был сплошь изрыт черными провалами нор, подле которых высились оплывшие бугорки вынутой при строительных работах наносной почвы.
Неприятная, стесняющая душу догадка тут же нашла свое подтверждение — на холме действительно обосновались существа, напоминающие земных насекомых, но много крупнее и отвратительнее последних.
В глубине одной из нор что–то зашевелилось. Пальцы Майлера, сжимавшие электронный бинокль, дрогнули. Из норы под свет красного солнца выползла какая–то жуткая тварь: уродливая помесь муравья и кузнечика, исчадие чуждой эволюции — слишком мерзкое, отталкивающее и опасное, чтобы кто–то из двух притаившихся за кустами бойцов мог подумать о нем, как о существе разумном.
Нет.
Их ориентированная на войну психика, и так порядком изъеденная жуткими событиями последних суток, не смогла выдержать подобного зрелища.
Выпрямившись, существо оказалось полутора метров ростом. Его большие, выпуклые фасетчатые глаза занимали половину уродливого, с точки зрения человека, лица–маски, нос отсутствовал вообще, а вместо него посреди хитиновой лицевой пластины располагалось несколько имевших вид елочки углублений, из–под которых вырастали мощные ороговевшие челюсти.