Первая любовь (сборник)
Шрифт:
Таня попросила Юльку проводить ее домой, вручив ей пару стопок сочинений.
– Юля, – сказал она. – Все скверно. Я понимаю. Но школу-то кончать надо.
– Я кончу, – ответила Юлька.
– Не очень это видно. У тебя почти по всем предметам между двойкой и тройкой.
– Ближе к тройке, – равнодушно сказала она. – А мне больше и не надо.
– Юля, – робко начала Таня. – Тебе это трудно сейчас представить, но ведь жизнь складывается не только из любви. Только любовь – это, если хочешь, даже бедность. Во всяком случае, потом обязательно поймешь, что бедность.
– «Жизнь –
– А что? – ответила Таня. – Смешно, но правда.
– Я тоже буду работать. Куда я денусь? Буду делать что-нибудь доступное моему уму…
– Опять впадение в бедность? А вдруг есть что-нибудь не просто доступное – интересное твоему уму?
– Возможно, – ответила Юлька. – Кто что знает?
– Так ведь об этом надо посоображать заранее.
– Я соображу потом.
– Когда вернется Роман?
– Я не знаю, когда он вернется! – закричала Юлька. – Сегодня у бабушки инсульт, завтра она умрет, потом надо будет ходить на дорогую могилу, потом утешать тетю, потом еще что-нибудь… Ромка – дурак. Он отрастил себе такое чувство долга, что его уже носить трудно. Я пишу ему об этом в каждом письме. Я говорю: пошли ты свою бабушку к чертовой матери, но он не получает моих писем! Почему? Куда они деваются?
– Ну, зачем же ты так! – Таня даже испугалась.
Она представила, как перехватывают Юлькины письма, какому глубокому, разностороннему анализу подвергаются Юлькины отчаянные вскрики, и испугалась за нее.
– Юлька, – сказала она, – не пиши глупостей больше. А чувство долга – это прекрасно. Когда вы поженитесь, ты поймешь, как это надежно, как спокойно иметь мужем человека с чувством долга. Для мужчины это первейшая доблесть.
– Чепуха, – резко сказала Юлька. – Я думала над этим. Долгом человека вяжут.
– Глупости, – сказала Таня. – Но даже если принять твои слова за истину, так, наверное, хорошо, что есть нечто, побуждающее человека ухаживать за больным, кормить стариков, беречь детей.
– Только любовь вправе побуждать, – ответила Юлька и так взмахнула стопкой, что тетради разлетелись во все стороны.
Они отлавливали их вместе. Юлька ползала на коленках по тротуару и подавала их Тане пыльными, не отряхивая, с каким-то пренебрежением.
– Ну за что ты их так? – спросила Таня.
– Полное собрание сочинений лжи! – сказала Юлька презрительно.
– Как же тебе не стыдно! – возмутилась Таня. – Я когда-нибудь от тебя требовала лжи?
– Правды тоже не требовали. А напиши я вам, что не люблю школьную литературу, что бы вы мне поставили?
– Я бы сказала, что ты кривляешься!
– Конечно, кривляюсь, – вдруг сразу согласилась Юлька. – Я «Хождение по мукам» люблю и пьесы Горького… И Маяковского тоже.
– Слава богу! – сказала Таня.
– И все равно это собрание сочинений лжи, – ткнула Юлька пальцем в стопку. – Ваш долг вдалбливать нам прописные истины, наш долг – повторять их, не думая.
– Думая! – закричала Таня.
– Я-то думаю… Только ни до чего хорошего додуматься не могу.
– И это когда ты любишь! И тебя любят!.. Юлька, а ты представь, что у тебя несчастливая
– Я бы просто не жила, – прошептала Юлька.
– А я живу, – сказала Таня. – Временами мне ужасно плохо, но не жить… Это мне не приходило в голову.
Юлька молчала.
– А ты представь: ничего у меня в жизни нет, кроме несчастливой любви. Ни мамы, ни школы, ни вас, ни долга… Но я, Юлька, всем этим повязана, и это меня держит. Кстати, очень надежно, девочка.
Юлька мотала головой.
– Это же не может быть у всех одинаково, – говорила она.
– Не может, – ответила Таня. – Конечно, не может. Но если ты будешь помнить, что, кроме Романа, есть на свете мама, брат, люди, книжки, кино, то, честное слово, и Роману и тебе будет от этого лучше. И учиться надо, чтоб, во-первых, не быть дурой, а во-вторых, чтоб не витийствовать там, где истина – назовем ее прописная – найдена до тебя.
– И все-таки как вы живете без любви? – спросила она Таню, и в глазах ее стояли недоумение и сострадание.
А что было в глазах Миши, когда они столкнулись недавно в больнице? Таня ходила проведывать учительницу младших классов, у которой приступ аппендицита случился прямо на уроке. Миша появился перед ней неожиданно, и она ему сказала:
– Ты как черт из табакерки…
Миша захохотал:
– Узнаю тебя, родная, по литературно-историческим сравнениям… Ты прелесть. Где ты видела табакерку с чертом? – И завертелся. – Ну, как жизнь? Не вышла замуж? Впрочем, я знаю: не вышла. И знаешь – радуюсь. Каков я гусь? Это оставляет мне надежду. Хотя я не жалуюсь. Моя молодая супруга милая, простая, без кандибоберов. Чехова она знает только благодаря телевизионной пропаганде. Считает его нудным. Я с ней горячо соглашаюсь. Но если бы ты, Таня, посмотрела на меня не с таким превосходством…
Она пошла от него. Ее спина была тверда и не показывала, что Таня плачет. Плачет оттого, что уходит молодость, что человек, которого она любит, копейки не стоит – и она знает это, а ничего не может с собой поделать.
Таня выходила из больницы плача, и вслед ей говорили: «Вот еще кто-то умер… Год беспокойного солнца, мрут как мухи…»
В больнице удобно плакать над самим собой. В больнице слезы выглядят естественно…
«…И тебе нечего было сказать! – воскликнула вечером Танина мама. Давно ее не было, а тут пришла. – Ни девочке, ни ему… Нечего! Нечего! Нечего!» Таня громко, на всю мощь включила приемник. Хватит с нее этих мистических экзекуций. Не хочет она вести этот бесконечный разговор-спор с мамой, которой нет. Не хочет! Надо было разговаривать раньше… Тогда, тогда… В ее десятом классе.
– Ты помнишь мальчика, который в десятом классе возил меня на велосипеде?
«Коля Рыженький? Ты всем повторяла: «Рыженький – это фамилия, Рыженький – это фамилия…»
– А помнишь, как ты злилась? У человека должна быть высокая цель. Крутить целый день педали – безнравственно… А мы были влюблены… И единственное наше пристанище было – велосипед… Какое это было счастье – ехать с ним на велосипеде… Он целовал меня в затылок… Ты знаешь… Лучше этого ничего не было в жизни…
«Ну и выходила бы за него замуж…»