Первая мировая война
Шрифт:
Американских солдат, возвращавшихся домой, потрясло то, как мало знают на родине об их победах и подвигах. Когда 25 апреля 1919 г. конфискованный немецкий лайнер «Левиафан» пришвартовался в порту Нью-Йорка, генерал Макартур, в последние недели войны командовавший дивизией «Рейнбоу», был удивлен, что их не встречает толпа известных людей, нет официальных речей и церемоний. На причале им попался только подросток, спросивший, кто они такие. «Знаменитая 42-я дивизия», – ответил он. Мальчик поинтересовался, были ли они во Франции. «В унизительной тишине, – впоследствии писал Макартур, – мы вышли из порта и разошлись в разные стороны: печальный, мрачный конец «Рейнбоу».
Зигфрид
На Парижской мирной конференции Ллойд Джордж начал сомневаться в разумности тех жестких условий, на которых настаивали французы, и особенно Клемансо. 25 марта он на один день уехал в Фонтенбло, чтобы выработать собственную позицию по поводу того, как следует обращаться с Германией. В меморандуме, который Ллойд Джордж составил к концу дня, он заявлял, что хочет установить мир на все времена, а не только на тридцать лет. Карательные меры приведут к тому, что мир будет недолгим. Если немцев не успокоить, они могут связать свою судьбу с большевиками, и русский большевизм обеспечит себе преимущество, «получив подарок в виде самых успешных в мире организаторов национальных ресурсов».
После того как пройдет вызванный войной шок, предупреждал Ллойд Джордж, «сохранение мира будет зависеть от устранения всех причин для раздражения, которое постоянно поднимает дух патриотизма; оно будет зависеть от справедливости, от сознания того, что люди действуют честно в своем стремлении компенсировать потери… Наш мир должны устанавливать люди, подобные судьям на процессе, который не затрагивает их личных чувств и интересов, и не в духе жестокой мести, которая не удовлетворяется без увечий, боли и унижения»
Ллойд Джордж критиковал проекты подготовленных к тому времени статей, способных стать «постоянным источником раздражения». Чем быстрее будет покончено с репарациями, тем лучше, убеждал он. Не следует навязывать немцам власть чужеземцев – в противном случае «вся Европа превратится в Эльзас и Лотарингию». Он подчеркивал, что немцы – «гордый, умный народ с великими традициями», но, подписав мирный договор, они окажутся под властью «народов, которых считали ниже себя, причем некоторые из них на данный момент, несомненно, заслуживают такого определения».
Главным в «меморандуме Фонтенбло» было предупреждение об опасности, в которой окажутся все, если мирный договор будет подписан в таком виде. «Я решительно выступаю против передачи большого количества немцев из Германии под власть других государств, –
Аргументы британского премьер-министра встретили решительное сопротивление. 26 марта при обсуждении «меморандума Фонтенбло» Клемансо холодно заметил: «Если британцы так хотят умиротворить Германию, им следует обратить взгляд… за море… и пойти на уступки в вопросах колоний, флота и торговли». Особенно возмутило Ллойд Джорджа замечание Клемансо, что Британия – «морская держава, не знавшая вторжений». На что он гневно возразил: «Францию больше всего заботит, чтобы немцы в Данциге были переданы полякам».
Язвительные реплики свидетельствовали о растущих разногласиях между Британией и Францией. Клемансо, по-видимому, считал мирный договор наилучшим шансом для Франции защититься от Германии, вдвое превосходящей ее по численности населения, а его жесткость – подходящим способом предупредить побежденных, чтобы они даже не помышляли о мести. Ллойд Джордж считал, что это заложит основы для будущего конфликта. Вернувшись в Париж из Фонтенбло, он тщетно возражал против передачи Польше всех земель с преобладающим немецким населением. Его протесты не ослабили решимость Франции максимально уменьшить территорию Германии.
Пока шли дебаты о том, как следует поступить с Германией, траурные церемонии напоминали и победителям, и побежденным о четырех годах страданий и ненависти. 7 мая 1919 г., в день, когда немецкая делегация в Версале получила черновик мирного договора, на борту эсминца «Ровена» в Англию было доставлено тело Эдит Кэвелл. Восемь дней спустя множество людей собралось на поминальную службу в Вестминстерском аббатстве. На улицах толпы народа, в том числе многие школьники, смотрели, как ее гроб везут на лафете.
«Когда медсестру Кэвелл везли по Лондону, – писала Times, – на улицах города, обычно шумных в эти дневные часы, становилось необычно тихо». В ее честь в Канаде была названа вершина в Скалистых горах, а в Соединенных Штатах – ледник в Колорадо. В Лондоне к северу от Трафальгарской площади поставили памятник Эдит Кэвелл; несколько месяцев после его открытия рядом стояли люди и следили, чтобы прохожие снимали шляпы.
29 мая немецкая делегация на конференции в Версале опубликовала меморандум с протестом против предложенных условий. Выражая желание разоружиться «раньше других народов», они призывали победителей отказаться от всеобщей воинской повинности и разоружиться «в такой же пропорции». Они были готовы отказаться от суверенного права Германии на Эльзас и Лотарингию, но хотели провести там плебисцит. Соглашаясь с необходимостью выплаты определенных репараций, они отвергали обвинение в развязывании войны и требовали беспристрастного расследования, чтобы выявить истинных виновников. Эти предложения были отвергнуты. Отрицание вины вызвало сильное раздражение у Британии. «Я не мог согласиться с немецкой точкой зрения, – впоследствии писал Ллойд Джордж, – не отказавшись полностью от аргументов, побудивших нас вступить в войну». Рассматривая причины, «которые вынудили нас стать на сторону Бельгии, Сербии, Франции и России», он «нисколько не сомневался в виновности Центральных держав».