Первая мировая война

Гилберт Мартин

12 августа, когда германские войска пытались подавить последние очаги сопротивления в Льеже, первые отряды экспедиционных сил Англии пересекли Ла-Манш, пробившись сквозь оборонную линию из 19 кораблей. За десять дней 120 000 человек были переброшены без единой потери. Операция проводилась настолько секретно, что даже через десять дней непрерывной переброски немецкое высшее командование не знало наверняка, что немало британских солдат уже во Франции, а германский флот так и не обнаружил достигшие цели британские транспортные суда. Желание Мольтке столкнуться с англичанами на поле боя исполнилось.

В те дни, когда первые британские солдаты достигли Франции, англичанка Эдит

Кэвелл возглавляла школу медсестер в Бельгии. Она обратилась в Times с просьбой направлять в медицинский институт, где она работала, «пожертвования британской общественности», поскольку «раненых придется лечить на континенте, а точнее в Брюсселе. Наш институт, располагающий многочисленным штатом медсестер, готов оказывать помощь сотням раненых, и наши возможности постоянно растут». Эдит Кэвелл обращалась к соотечественникам с призывом «делать пожертвования». Ее письмо было опубликовано 15 августа под заголовком «Английская медсестра в Брюсселе».

Между Францией и Великобританией, с одной стороны, и Австро-Венгрией – с другой никаких разногласий не существовало. Сын одного из богатейших австрийцев являлся членом английского парламента. Генеральный инспектор британских войск в Судане, сэр Рудольф фон Слатин, был австрийцем. Австрийский посол в Лондоне, граф Менсдорф, приходился кузеном и близким другом королю Георгу. Но 12 августа, через восемь дней после того, как Британия объявила войну Германии, и в тот самый день, когда британские экспедиционные силы приступили к переброске через Ла-Манш, Британия и Франция объявили войну Австро-Венгрии, заявив, что ограниченный контингент австрийских войск, находившийся в тот момент на франко-германской границе, представляет «прямую угрозу для Франции».

Английский посол в Вене, обеспокоенный тем, что две страны без объективных причин вступили в войну, попросил графа Берхтольда выразить императору свое «глубокое сожаление», а также пожелать ему «пережить эти тяжелые времена, сохранив силы и крепкое здоровье». Австрийский посол в Лондоне, сильно расстроенный, в присутствии своего американского коллеги во всем винил Германию и кайзера и «расхаживал по комнате заламывая руки». В Брюсселе Хью Гибсон 15 августа записал в своем дневнике: «Вчера газеты сообщили, что Франция объявила войну Австрии. Этим утром пишут, что Черногория заявила о намерении стереть Австрию с лица земли. Вопрос на повестке дня: «Кто еще и кому объявил сегодня войну?»

Объявления войны способствовали разрастанию конфликта, но объявить войну ничего не стоило, а вот действительно воевать оказалось довольно накладно, куда более накладно, чем могли представить противники. Следуя правилам этикета, послы воюющих сторон собрали чемоданы и вернулись на родину. Британские политические и дипломатические круги сожалели об отъезде австрийского посла, который прекрасно справлялся со своими обязанностями и многих устраивал, зато народ негодовал: послу не только предоставили эсминец для переправы через Ла-Манш, но и отправили с ним двести австрийцев, вместо того чтобы их интернировать. В то время еще придерживались правил приличия, но очень скоро они устарели.

Сперва вяло, затем с растущим энтузиазмом Британия примеривала на себя роль поборницы прав славянских меньшинств в Австро-Венгрии, кроме того, она выступала в защиту чехов. 19 августа в Санкт-Петербурге вышли два манифеста. В одном из них русские обещали после войны возродить в Польше «свободу вероисповедания, использования родного языка и самоуправление», во втором призывали народы Австро-Венгрии к борьбе за национальную независимость. 20 августа русский царь на аудиенции с чешским лидером Карелом Крамаржем сказал, что Россия благосклонно относится к идее «свободной и независимой короны Вацлава», которая после поражения Австрии будет сиять «в лучах, исходящих от короны Романовых».

20 августа Times, явно извращая факты, объявила, что в Праге вспыхнула революция и вода во Влтаве «стала красной от чешской крови». Газета также опубликовала не содержащее ни слова правды известие о том, что несколько чешских политиков, включая лидера движения за независимость Томаша Масарика, были казнены в Пражском Граде. На самом деле Масарик находился на свободе, более того, не прошло и пяти месяцев, как он перебрался в Швейцарию. Через два месяца после начала войны ведущая газета британских консерваторов высказала предположение, что «пестрая многонациональная мозаика Австро-Венгерской монархии рассыплется, и на карте Европы возникнут новые и, как мы надеемся, более стабильные и удачные государственные образования». Тем временем в Вене возможная победа Австрии над Россией вдохновила сторонников имперской экспансии. 12 августа, когда Британия объявила войну Австрии, австрийские дипломаты заговорили о присоединении к владениям Габсбургов польских губерний, входивших в Российскую империю, включая Варшаву.

В конфликт оказались вовлечены не только войска, но и сами имперские системы. Не прошло и недели, как Российская империя стала поддерживать идею послевоенного польского самоуправления, а Габсбургская империя – возможность своего рода политического управления Польшей. Чтобы укрепить свои позиции, 16 августа австрийские власти позволили польскому лидеру Юзефу Пилсудскому создать в Кракове, на территории Австрии, Высший национальный комитет. Его задачей была подготовка к тому дню, когда поляки и австрийцы вместе войдут в Варшаву. Польский легион стал первым результатом, который Пилсудский продемонстрировал своим соотечественникам и австрийским покровителям. Он лично вел в бой против русских 1-ю бригаду численностью 10 000 человек.

В России все еще верили в скорую победу, по крайней мере, верил Верховный главнокомандующий великий князь Николай. 21 августа Морис Палеолог сообщал из Петрограда в Париж: «Великий князь твердо намерен наступать на Берлин и Вену, и наступать быстро, проведя войска между Торном, Позеном и Бреслау. Берлин для него приоритетнее Вены».

23 августа по приказу генерала Конрада австрийские войска пересекли границу и 280-километровым фронтом вторглись в польские губернии на территории России. Среди них был философ Витгенштейн, которому пришлось управлять прожектором на захваченной русской канонерке. Его внезапно разбудили и приказали направлять прожектор. «Я кинулся к мостику почти голый, – писал он в своем дневнике, – в полной уверенности, что меня вот-вот убьют». Но тревога оказалась ложной. «От страха меня трясло, я не мог удержаться от стона. Я на себе ощутил весь ужас войны».

В то утро в Москве царь присутствовал на торжественном богослужении в Успенском соборе, где возносились молитвы о победе. Более чем за тысячу километров к юго-западу, рядом с русско-польским городом Красник, шли бои: стремительное наступление австрийской кавалерии было внезапно подавлено русской пехотой и пулеметами. Австрийский солдат Фридрих Фохтингер вспоминал, как это произошло. Его резервный полк, выдвинувшийся вперед через три дня после начала наступления, в тот самый момент, когда был отдан приказ атаковать, подвергся артобстрелу со стороны русских. «Справа от меня был молодой барабанщик, глаза у него покраснели и лихорадочно бегали, дрожащие губы побелели, он едва не срывался на крик. Это был уже не тот парень, чья барабанная дробь так часто придавала сил нашим усталым ногам. Я снова взглянул на него и увидел выпученные глаза и распяленный рот, из которого текла кровь. Захлебываясь, он произнес «мама» и упал замертво. И вот мы мчимся задыхаясь – вокруг валяются убитые и раненые, а мы их даже не замечаем».