Первая Мировая война
Шрифт:
У представителей Запада не было иллюзий в отношении большевизма с самого начала. Но немало политиков в Париже, Лондоне и Вашингтоне считало, что послы, после многолетнего пребывания в сени русского престола, потеряли объективность и адекватность в оценке новых событий и явлений. Париж отзывает Палеолога.
Лондон предпочел выждать. Бьюкенен в конце мая 1917 г. встретился с главными среди министров-социалистов - Церетели, Черновым и Скобелевым, задавая им лишь один вопрос: может ли Временное правительство рассчитывать на поддержку Совета в деле продолжения войны? Церетели после некоторых колебаний ответил утвердительно. Совет желает демократизации, а не деморализации армии. Русским социал-демократам было труднее объяснить, как можно добиться демократизации армии (вплоть до выборности командиров!), не рискуя при этом деморализацией армии. При этом социалисты не были едины в своих воззрениях. Крайние левые среди них - большевики - отрицали необходимость продолжения военных усилий. В начале лета 1917 г. Бьюкенен говорил о большевиках следующее: "Для большевика не существует ни родины, ни патриотизма, и Россия является лишь пешкой в той игре, которую играет Ленин. Для осуществления его мечты о мировой революции война, которую Россия ведет против Германии, должна превратиться в гражданскую войну внутри страны; такова конечная цель его политики"{643}.
После попытки большевиков в июле 1917 г. захватить политическую инициативу прозападные силы в России - в последний раз - консолидировались. Но будущее уже ничего не обещало той патриотической России, которая, поставив неверные цели и пойдя на грандиозные жертвы, лишилась доверия огромной части страны.
Бьюкенен вскрывает главную проблему: "Русская демократия желает знать, за что она борется, в противном случае она потребует сепаратного мира".
Эта дилемма ставила министра иностранных дел Бальфура в тупик. Существовали цели, не достигнув которые, Британия не была согласна сложить оружие. Прежде всего это касалось демонтажа германского флота, захвата африканских колоний Германии и овладения турецкими территориями в Месопотамии. Очевидны были цели, не достигнув которые, ни при каких обстоятельствах не остановится Франция - возвращение Эльзаса и Лотарингии. Определенные цели поставила перед собой и Италия. Если приноравливаться к русским, то следовало создавать новую шкалу ценностей, уже далеко не единую для всех союзников. В этих условиях "Антант кордиаль" теряла стабильное основание. Одно лишь открытие межсоюзнических дебатов перед лицом огромного могущества немцев грозило катастрофой, они могли подорвать политическое могущество западных правительств, предоставив их судьбе, уже разделенной императором Николаем.
Со своей стороны генерал Гофман, "отвечавший" за Восточный фронт перед Гинденбургом и Людендорфом, с некоторым недоумением записал в дневнике 12 мая: "Мы дали русским много хороших советов, рекомендовали им вести себя здраво и заключить мир, но они пока еще не спешат сделать это"{644}.
И хотя уже целые русские дивизии переходили в плен (например, 120-я), но основа вооруженных сил России еще держалась. Насколько долго хватит ее выдержки - этого не знал никто. 27 мая 1917 г. батальонный командир сказал полковнику Ноксу, что "все в тылу пошло прахом, водители автомобилей разбежались, за ними ремонтные бригады и так далее. Его люди абсолютно без сапог и страдают от болезней"{645}.
Фактически Временное правительство потеряло под собой почву уже в июле 1917 г., когда, провозгласив своими целями "демократический мир" и "демократизированную армию", бросило эту армию в наступление. Призрак 1792 г., героика Вальми, где французские революционеры разбили регулярную австро-прусскую армию, витал над ними. Согласно учебникам, новая революционная армия должна была обрести новый дух и победить косного реакционного врага. В жесткой русской реальности "революционная военная доблесть" стала наименее привлекательным понятием, и Временное правительство зря искало Бонапарта. Талантливый адвокат Керенский был им менее всех, что было впоследствии так жестоко и убедительно доказано.
А позиция Германии была подходящей для определенного урегулирования истощенные немцы искали мира на одном из двух своих гигантских фронтов. Вместо этого доморощенные русские социалисты, потеряв всякую ориентацию во внутренней обстановке, бросили русские дивизии в наступление, под пулеметы более организованной социальной силы.
Германия оценивает шансы
После апрельского ликования западных союзников по поводу вступления в войну Америки наступило майское отрезвление. Союзники подсчитали морские потери и ужаснулись. За апрель 1917 г. они потеряли 373 корабля общим водоизмещением почти 900 тысяч тонн - самые высокие потери за время войны. Стало также ясно, что американцы в массовом количестве смогут высадиться в Европе только примерно через год.
Но и немцы чувствовали себя двусмысленно. С одной стороны, резкое ослабление России давало им шанс на Западном фронте. С другой стороны, гонка за временем требовала небывалого хладнокровия и концентрации сил. Германский историк Ф. Фишер так оценивает новое состояние германского планирования в войне: "С русской революцией и американским вступлением в войну идея национального самоопределения приходит в мир с востока и запада; теперь Германия должна была изыскать новые формы доминирования, отличающиеся от аннексий и экономической эксплуатации безотносительно к национальным устремлениям. Именно в этом историко-мировом плане мы должны видеть переход политики от неприкрытой аннексии в Бельгии, Литве и Курляндии к более эластичным методам "ассоциации", посредством которой Германия стремилась превратить новый принцип самоопределения в инструмент косвенного достижения целей своего доминирования"{646}.
Выразителем германских идей в отношении России стал начальник штаба Восточного фронта генерал-майор Гофман. 31 мая 1917 г. он пишет: "Необходима формула, согласно которой Германия отвергает аннексии, в то время как Россия подчиняется принципу свободы малых наций, освобождая земли, оккупированные ныне нами, от своего политического влияния, передавая Германии задачу регулировать их политическую будущность"{647}.
В реализации этой концепции немцы рассчитывали на своих "остзейских родственников". Остзейские немцы столетия честно служили своей большой родине - России. Но в ходе первой мировой войны часть остзейцев, представлявших аристократов-землевладельцев и образованную городскую буржуазию Прибалтики, оказались в совершенно особых условиях.
В условиях германской оккупации остзейцы пережили "революцию лояльности", критическим пиком которой было крушение монархии в России. Составляя всего лишь семь процентов населения прибалтийских губерний, остзейцы благодаря своему финансовому положению и преимуществам образования играли значительную роль в прибалтийских губерниях. В мае 1917 г. переселившиеся еще в прежние времена в Германию балтийские немцы основали "Германо-Балтийское общество". 18 сентября 1917 г. "Рыцари и землевладельцы Курляндии" создали парламент, в котором немцы составляли большинство. Он официально попросил "защиты Его Величества и могущественного Германского Рейха. Мы с доверием вручаем наши судьбы в руки Его Величества и назначенной им германской военной администрации". 6 ноября 1917 г. депутация Рыцарей оккупированной части Ливонии вручила Гинденбургу и Людендорфу петицию с просьбой о включении Ливонии и Эстонии под защиту прусской короны или назначенного императором вице-короля. 30 декабря 1917 г. Чрезвычайный Сейм Ливонии принял резолюцию об отделении от России.
Задача немцев в Литве была сложнее - здесь тяготы немецкой оккупации породили значительное антигерманское движение. Немцы должны были найти влиятельных союзников среди литовцев. В ноябре 1915 г. германское министерство иностранных дел сумело при помощи германо-литовца Степутаты заключить соглашение с издателем газеты "За Литву" (издававшейся в Лозанне) Габрисом. Именно эта связь позволила к апрелю 1916 г. создать "Лигу нерусских народов". 2 мая 1917 г. Людендорф издал приказ о необходимости всеми силами привлечь литовцев на сторону Германии. Задача немцев была осложнена удовлетворением основной массы литовцев решением Временного правительства предоставить права автономии в составе федерализированной России. Сложилось любопытное соотношение сил: консервативное сельское духовенство и владельцы небольших участков земли были привлечены германскими обещаниями, в то время как городская интеллигенция и рабочие искали союза с демократической Россией.
Созданному в июле 1917 г. комитету по созыву общелитовской конфедерации немецкие военные власти заявили, что "независимая Литва должна находиться в союзе с Германией на основе военного соглашения, таможенного союза и совместного владения стратегическими железными дорогами"{648}.
Немцы выставили литовцам жесткие условия: либо они выбирают в качестве покровителя Германию - и тогда Литва, связанная союзом с Германией, будет объединена полностью, либо она будет поделена между Германией и Россией, причем германская часть будет попросту аннексирована и включена в состав Рейха. Литовцы предпочли пока не давать однозначный ответ и попросили немцев об увеличении возможностей их внутреннего самоуправления. 22 сентября 1917 г. был создан Литовский национальный совет (Тариба). Командующий германскими войсками на Восточном фронте принц Леопольд Баварский в специальной прокламации признал "Национальный совет находящимся под контролем германской администрации"{649}. 11 декабря 1917 г. Тариба провозгласила "независимое литовское государство, связанное союзом с германским рейхом". Так был создан зачаток движения, приведшего к историческому разрыву Литвы с Россией.