Первая Мировая война
Шрифт:
Наступление Керенского
Двадцать восьмого июня 1917 г. возвратившийся из Петрограда журналист Майкл Фарбмен делился в британской прессе: "Происходит усиление влияния социалистов-экстремистов, провоцирующих недоверие к союзникам".
Вдоль окон британского посольства прошла патриотическая демонстрация. Во главе ее шел Милюков, он поднялся на автомобиль и произнес речь. С балкона посольства прозвучали слова солидарности. Но, как пишет в воспоминаниях британский посол, "на одних речах построить продолжительное наступление было невозможно"{689}.
Отражая внутреннюю природу русского сознания, Керенский даже в мемуарах (десять лет спустя),
Где русский имитатор Бонапарта увидел этот диктат? Керенский так и не смог разобраться в потоке событий, сокрушивших его. А позднее не обнаружил внутренней честности признать историческую вину. Не общая ли это русская болезнь? Когда Керенский говорит в мемуарах о "национальном самосознании" русского народа, которое якобы ожидало финального боя, он находится в плену собственных представлений{691}.
В конечном счете доморощенные русские социалисты, потеряв всякую ориентацию во внутренней обстановке, бросили русские дивизии в наступление под пулеметы более организованной социальной силы. 1 июля Брусилов начал свое долгожданное наступление на фронте шириной 80 километров; велось оно силой 31 дивизии при поддержке 1328 орудий. Главный удар был нанесен на Юго-Западном фронте и должен был быть поддержан на других фронтах. Цель столица Галиции Львов. 8 июля 1917 г. генерал Корнилов сумел пересечь Днестр и взять Галич и Калуж, рассекая австрийский фронт. Многое предвещало успех: 10 тысяч военнопленных в первый же день, активность чехословацких частей, сражавшихся на русской стороне против своих же неохотно воюющих соотечественников. Впереди дорога шла к карпатским перевалам, за которыми находилась венгерская граница - старый, ставший таким знакомым с 1914 г. путь. Почти в зоне досягаемости Корнилова оказались галицийские нефтяные месторождения. Австрийцы сумели собрать силы для контрнаступления только 23 июля и, бросив все резервы, прикрыли нефтяные скважины.
Чтобы бросить в бой последние национальные силы, русское командование согласилось с идеей создания женских воинских частей. Мария Бочкарева возглавила первый батальон, названный "Женским батальоном смерти". Но такие новшества не могли переломить общей тенденции. Революционный хаос уже поразил части русской армии. И результаты не замедлили сказаться. Смятением России воспользовались немцы. Гофман записывает в дневник 17 июля: "Взят Калуж, и это только первые итоги подхода германских подкреплений, теперь нам нечего бояться".
19 июля подошедшие германские части пробили в русском фронте двадцатикилометровую брешь и взял город Злочов.
26-го на захваченные территории приехал кайзер, гордый еще одним доказательством превосходства своих войск. Как отмечает Гофман, "он был, конечно, в прекрасном настроении"{692}.
Русская армия не смогли отразить германского контрнаступления, паника росла, и русская армия оставила Тернополь и Станислав. 19 июля Керенский возвратился с фронта и потребовал установления полного правительственного контроля над армией. Петербургский Совет обусловил предоставление таких полномочий немедленным провозглашением республики и наделением крестьян землей. После прочтения телеграммы о том, что немцы прорвали русский фронт, председатель правительства Львов предложил свой пост более молодому и энергичному Керенскому, сохранившему при этом и пост военного министра.
В качестве реакции на попытку Терещенко и Церетели
Третьего августа были потеряны Черновцы. И лишь фронт генерала Алексеева, к югу от припятских болот, выстоял и даже осуществил 8 августа контрнаступление, заставив австрийцев опять униженно просить помощи немцев. Ничейная земля между позициями противников была завалена горой трупов, и русская сторона попросила австрийцев о перемирии, чтобы похоронить павших. В жестокой русской реальности "революционная военная доблесть" стала наименее привлекательным понятием и Временное правительство зря искало Бонапарта. Талантливый адвокат Керенский был им менее всех, что так жестоко и убедительно показало будущее
Западные союзники, торопя и Милюкова и Керенского, поступали неразумно. Впоследствии французы сделали посла Палеолога академиком, признавая талантливость его книг, но он проиграл главную битву своей жизни, когда не сориентировался в русской ситуации весны - лета 1917 г., продолжая со слепым упорством толкать шаткое русское правительство в бой, в поражение, в пропасть. Его и Бьюкенена можно понять: Людендорф готовил решающее наступление на Западе и все средства казались им хорошими, лишь бы русские отвлекали максимум германских дивизий. И все же Запад должен был быть проницательнее, не быть жертвой первого же внутреннего импульса. Лишь спустя сорок с лишним лет Дж. Кеннан признал, что западные дипломаты и политики замкнули себя в круг военной необходимости и не смогли подняться над повседневностью, увидеть поразительное и опасное для Запада состояние его несчастливого союзника{693}.
Неудачное наступление деморализовало даже наиболее стойких. В Петрограде воцарился политический хаос. 16 июля большевики и прочие левые подняли восстание с требованием немедленно прекратить войну. Шесть тысяч моряков Кронштадта присоединились к ним, и в течение трех дней они поставили правительственную машину на дыбы. Дело на этот раз решили кадеты военных училищ, которые выступили на стороне правительства и нанесли удар по большевикам, в частности, по редакции газета "Правда". Троцкий попал под суд, а Ленин вынужден был скрываться в Разливе.
А Керенский начинает ощущать вкус великой власти. Он переезжает со своей гражданской женой в Зимний дворец, в покои императора Александра Третьего. Приспущенный или поднятый красный флаг показывал, на месте ли новый владелец царских покоев. Он путешествует в царском поезде, восседает за огромным письменным столом русских царей. А поза! Рука в перчатке прекрасной кожи за обшлагом, вторая за спиной. Именно в это время Репин делает известный портрет. И все же поза не скрыла от великого живописца печали честолюбца, далекого от мира с самим собой. Его пресловутый оптимизм превратился в безответственность, скорость его решений обернулась нежеланием погрузиться в проблему, природное красноречие пересекло грань сугубой сентиментальности. И он не видел главного: партия большевиков и после июльского разгрома функционировала. Керенский ожидал удара справа, закрывая глаза на левый фланг, где Ленин из Разлива собирал костяк партии, готовясь к решительному выступлению.